Зинаида Гиппиус - Стихи. Дневник 1911-1921

На Смольном новенькие банты
из алых заграничных лент.
Закутили красноармейские франты,
близится великий момент.
Жадно комиссарские аманты
мечтают о журнале мод.
Улыбаются спекулянты,
до ушей разевая рот.
Эр-Эс-Эф-ка — из адаманта,
победил пролетарский гнев!
Взбодрились оба гиганта,
Ульянов и Бронштейн Лев.
Завели крепостные куранты
(кто услышит ночной расстрел?),
разработали все пуанты
европейских революционных дел.
В цене упали бриллианты,
появился швейцарский сыр…
………………………
Что случилось? А это Антанта
с большевиками заключает мир.

Она никогда не знала,
как я любил ее,
как эта любовь пронзала
всё бытие мое.

Любил ее бедное платье,
волос ее каждую прядь…
Но если б и мог сказать я -
она б не могла понять.

И были слова далеки…
И так — до последнего дня,
когда в мой путь одинокий
она проводила меня…

Ни жалоб во мне, ни укора…
Мне каждая мелочь близка,
над каждой я плачу, которой
касалась ее рука…

Не знала — и не узнает,
как я любил ее,
каким острием пронзает
любовь — бытие мое.

И, может быть, лишь оттуда,-
если она уж там,-
поймет любви моей чудо
она по этим слезам…

О эти сны! О эти пробуждения!
       Опять не то ль,
Что было в дни позорного пленения,
       Не та ли боль?

Не та, не та! Стремит еще стремительней
       Лавина дней,
И боль еще тупее и мучительней,
       Еще стыдней.

Мелькают дни под серыми покровами,
       А ночь длинна.
И вся струится длительными зовами
       Из тьмы,— со дна…

Глаза из тьмы, глаза навеки милые,
       Неслышный стон…
Как мышь ночная, злая, острокрылая,
       Мой каждый сон.

Кому страдание нести бесслезное
       Моих ночей?
Таит ответ молчание угрозное,
       Но чей? Но чей?

Есть целомудрие страданья
И целомудрие любви.
Пускай грешны мои молчанья -
Я этот грех ношу в крови.

Не назову родное имя,
Любовь безмолвная свята.
И чем тоска неутолимей,
Тем молчаливее уста.

       Струись,
       Струись,
Холодный ключ осенний.
       Молись,
       Молись,
И веруй неизменней.

       Молись,
       Молись,
Молитвой неугодной.
       Струись,
       Струись,
Осенний ключ холодный…

Ничто не сбывается.
        А я верю.
Везде разрушение,
        А я надеюсь.
Все обманывают,
        А я люблю.
Кругом несчастие,
        Но радость будет.
        Близкая радость,
        Нездешняя — здесь.

Тринадцать лет! Мы так недавно
Его приветили, любя.
В тринадцать лет он своенравно
И дерзко показал себя.

Вновь наступает день рожденья…
Мальчишка злой! На этот раз
Ни празднества, ни поздравленья
Не требуй и не жди от нас.

И если раньше землю смели
Огнем сражений зажигать -
Тебе ли, Юному, тебе ли
Отцам и дедам подражать?

Они — не ты. Ты больше знаешь.
Тебе иное суждено.
Но в старые меха вливаешь
Ты наше новое вино!

Ты плачешь, каешься? Ну что же!
Мир говорит тебе: «Я жду».
Сойди с кровавых бездорожий
Хоть на пятнадцатом году!

Я стал жесток, быть может…
Черта перейдена.
Что скорбь мою умножит,
Когда она — полна?

В предельности суровой
Нет «жаль» и нет «не жаль»…
И оскорбляет слово
Последнюю печаль.

О Бельгии, о Польше,
О всех, кто так скорбит,-
Не говорите больше!
Имейте этот стыд!

Просили мы тогда, чтоб помолчали
     Поэты о войне;
Чтоб пережить хоть первые печали
     Могли мы в тишине.

Куда тебе! Набросились зверями:
     Война! Войне! Войны!
И крик, и клич, и хлопанье дверями…
     Не стало тишины.

А после, вдруг,— таков у них обычай,-
     Военный жар исчез.
Изнемогли они от всяких кличей,
     От собственных словес.

И, юное безвременно состарив,
     Текут, бегут назад,
Чтобы запеть, в тумане прежних марев,-
     На прежний лад.

Где-то милая? Далеко,
На совдепской на земле.
Ходит, бродит одиноко,
Ест солому, спит в золе.

Или, может, изменила,
Поступила в Нарпродком?
Бриллианты нацепила
И сидит с большевиком?

Провожала, так недаром
Говорила мне: ну что ж?
Подружусь я с комиссаром,
Если скоро не придешь.

Нет, не верю! Сердце чисто,
И душа ее верна.
Не полюбит коммуниста,
Не таковская она.

Голодает, холодает,-
Не продаст чертям души.
Наше войско дожидает:
Где мой милый? Поспеши!

Я в томленьи ежечасно,
Где же друг? Освободи!
Убери ты этих красных…
Милый, белый мой, приди!

Слышу, слышу, верь заклятью!
Мы готовы, мы идем!
Все нагрянем буйной ратью,
Красных дьяволов сметем.

Или кони наши — клячи?
Братья, други, все ко мне!
Иль у вас никто не плачет
На родимой стороне?

Видали ль вы, братцы,
Какой у нас враг,
С кем будем сражаться,
Какой у них флаг?

  Эй, красное войско!
  Эй, сборная рать!
  Ты ль смертью геройской
  Пойдешь умирать?

Китайцы, монголы,
Башкир да латыш…
И всякий-то голый,
А хлебца-то — шиш…

  И немцы, и турки,
  И черный мадьяр…
  Командует юркий
  Брюнет-комиссар.

Плетется, гонимый,
И русский дурак,
Столкуемся с ним мы,
Не он же наш враг.
     _____

  Мы скажем: ты с нами.
  Сдавайся своим!
  Взгляни, что за знамя
  Над войском твоим?

Взгляни, как чернеет,
Чернеет насквозь.
Не кровью ль твоею
Оно запеклось?

  Очнись от угара
  И с Богом — вперед!
  Тащи комиссара,
  А сброд — удерет.

Погоним их вместе,
Дорогу, воры!
Мы к семьям, к невесте,
В родные дворы!

Комиссар! Комиссар!
      Отрастил ты брюхо.
Оттого-то наш народ
      Душит голодуха.

Комиссар! Комиссар!
      Эй, не зарывайся.
Не спасет тебя Че-Ка,
      Сколько ни старайся.

Комиссар! Комиссар!
      Нам с тобой не внове.
Мы теперь — не дураки,
      Попил нашей крови.

Комиссар! Комиссар!
      Трусишь, милый? Вольно!
Наших баб нацеловал,
      А теперь — довольно.

Комиссар! Комиссар!
      Пуля — много чести.
На веревке повиси,
      На своей невесте!