Зинаида Гиппиус - Стихи. Дневник 1911-1921

Все дни изломаны, как преступлением,
Седого Времени заржавел ход.
И тело сковано оцепенением,
И сердце сдавлено, и кровь — как лед.

Но знаю молнии: всё изменяется…
Во сне пророческом иль наяву?
Копье Архангела меня касается
Ожогом пламенным — и я живу.

Пусть на мгновение,— на полмгновения,
Одним касанием растоплен лед…
Я верю в счастие освобождения,
В Любовь, прощение, в огонь — в полет!

Звезда субботняя лампады,
За окнами — тяжелый снег,
Пространств пустынные преграды,
Ночных мгновений четкий бег…

Вот 3 удара, словно пенье
Далекое — колоколов…
И я, чтоб задержать мгновенья,
Их сковываю цепью слов.

Нас больше нет. Мы всё забыли,
Взвихрясь в невиданной игре.
Чуть вспоминаем, как вы стыли
В карре, в далеком декабре.

И как гремящий Зверь железный,
Вас победив,— не победил…
Его уж нет — но зверь из бездны
Покрыл нас ныне смрадом крыл.

Наш конь домчался, бездорожен,
Безузден, яр,— куда? куда?
И вот, исхлестан и стреножен,
Последнего он ждет суда.

Заветов тайных Муравьева
Свились напрасные листы…
Напрасно, Пестель, вождь суровый,
В узле пеньковом умер ты,

Напрасно всё: душа ослепла,
Мы преданы червю и тле,
И не осталось даже пепла
От «Русской Правды» на земле.

Она не погибнет,— знайте!
Она не погибнет, Россия.
Они всколосятся,— верьте!
Поля ее золотые.

И мы не погибнем,— верьте!
Но что нам наше спасенье?
Россия спасется,— знайте!
И близко ее воскресенье.

На улицах белая тишь.
Я не слышу своего сердца.
Сердце, отчего ты молчишь?
Такая тихая, такая тихая тишь…

Город снежный, белый — воскресни!
Луна — окровавленный щит.
Грядущее всё неизвестней…
Сердце мое, воскресни! воскресни!

Воскресение — не для всех.
Тихий снег тих, как мертвый.
Над городом распростерся грех.
Тихо плачу я, плачу — обо всех.

Всё «Я» мое, как маятник, качается,
    и длинен, длинен размах.
Качается, скользит, перемежается -
    то надежда — то страх.

От знания, незнания, мерцания
    умирает моя плоть.
Безумного качания страдание
    ты ль осудишь, Господь?

Прерви его, и зыбкое мучение
    останови! останови!
Но только не на ужасе падения,
    а на взлете — на Любви!

Я шел по стылому, седому льду.
Мой каждый шаг — ожоги и порезы.
Искал тебя — и знал, что не найду,
Как синтез не найду без антитезы.

Смотрело маленькое солнце зло
(Для солнца нет ни бывших, ни грядущих) -
На хрупкое и скользкое стекло,
На лица синие мимоидущих.

Когда-нибудь и ты меня искать
Пойдешь по той же режущей дороге.
И то же солнце будет озарять
Твою тщету и раненые ноги.

    Я ненавижу здешнее «пока»:
С концами всё, и радости, и горе.
    Ведь как бы ни была длинна река -
Она кончается, впадая в море.

    Противны мне равно земля, и твердь,
И добродетель, и бесчеловечность;
    Одну тебя я принимаю, Смерть:
В тебе единой не пока — но вечность.

Две девочки с крошечными головками,
ужасно похожие друг на дружку,
тащили лапками, цепкими и ловкими,
уёмистую, как бочонок, кружку.

Мне девчонки показались занятными,
заглянул я в кружку мимо воли:
суп,— с большими сальными пятнами,
а на вкус — тепловатый и без соли.

Захихикали, мигнули: «Не нравится?
да он из лучшего кошачьего сала!
наш супец — интернационально славится;
а если тошнит,— так это сначала…»

Я от скуки разболтался с девчонками;
их личики непрерывно линяли,
но голосами монотонно-звонкими
они мне всё о себе рассказали:

«Личики у нас, правда, незаметные,
мы сестрицы, и мы — двойняшки;
мамаш у нас количества несметные,
и все мужчины наши папашки.

Я — Счастие, а она — Упокоение,
так зовут нас лучшие поэты…
Совсем напрасно твое удивление:
или ты, глупый, не веришь в это?»

Такой от девчонок не ждал напасти я,
смеюсь: однако, вы осмелели!
Уж не суп ли без соли — эмблема счастия?
Нет, как зовут вас на самом деле?

Хохоток их песочком сеется…
«Как зовутся Сказать ему, сестрица?
Да Привычкой и Отвычкой, разумеется!
наших имен нам нечего стыдиться.

Мы и не стыдимся их ни крошечки,
а над варевом смеяться — глупо;
мы, Привычка и Отвычка,— кошечки…
Подожди, запросишь нашего супа…»

Хочу сказать… Но нету голоса.
На мне почти и тела нет.
Тугим узлом связались полосы
Часов и дней, недель и лет.

Какою силой онедвижена
Река земного бытия?
Чьим преступленьем так унижена
Душа свободная моя?

Как выносить невыносимое?
Чем искупить кровавый грех,
Чтоб сократились эти дни мои,
Чтоб Он простил меня — и всех?

На баррикады! На баррикады!
Сгоняй из дальних, из ближних мест…
Замкни облавой, сгруди, как стадо,
Кто удирает — тому арест.
Строжайший отдан приказ народу,
Такой, чтоб пикнуть никто не смел.
Все за лопаты! Все за свободу!
А кто упрется — тому расстрел.
И все: старуха, дитя, рабочий -
Чтоб пели Интер-национал.
Чтоб пели, роя, а кто не хочет
И роет молча — того в канал!
Нет революций краснее нашей:
На фронт — иль к стенке, одно из двух.
…Поддай им сзаду! Клади им взашей,
Вгоняй поленом мятежный дух!

На баррикады! На баррикады!
Вперед, за «Правду», за вольный труд!
Колом, веревкой, в штыки, в приклады…
Не понимают? Небось поймут!

…Не рассветает, не рассветает…
На брюхе плоском она ползет.
И всё длиннеет, всё распухает…
Не рассветает! Не рассветет.

Как ясен знак проклятый
Над этими безумными!
Но только в час расплаты
Не будем слишком шумными.

Не надо к мести зовов
И криков ликования:
Веревку уготовав -
Повесим их в молчании.

Там — я люблю иль ненавижу,-
Но понимаю всех равно:
    И лгущих,
    И обманутых,
    И петлю вьющих,
    И петлей стянутых…
А здесь — я никого не вижу.
Мне все равны. И всё равно.