ещё в начале тридцатых годов. Всё, создаваемое в течение десятилетий трудом их предков, рухнуло в одночасье. Ломать, не строить. Ни большого ума, ни умения не требуется. И вопрос: «А что же делать дальше?» со всей остротой встал перед каждым отдельно взятым человеком. И, если с развалом леспромхоза некоторые из односельчан, лишившись работы (а лишились абсолютно все), отчаялись и, не зная, что делать, отчаяние своё стали лечить алкоголем, то наши герои приняли эти невзгоды просто и без надрыва. Посовещавшись, решили поначалу жить домашним хозяйством, а там, как Бог даст. У Варвары было две дойные коровы, да у Люськи одна, следовательно, молочными продуктами семьи были обеспечены. Кур да гусей – полон двор. Пока ещё были деньги, за которые можно было что-то купить, решили взять овец – шерсть валять. Огороды – по полгектара. Машина в хозяйстве тоже была. За три года до развала леспромхоза, Сёмёну, как передовику производства и ударнику коммунистического труда в качестве поощрения, по разнарядке, предоставили право купить Уазик. Он и купил. А, если ещё учесть окружающий их бесконечный лес–кормилец, то упоминать об отчаянии нормальному человеку было бы и вовсе неприлично.
Единственная проблема, которая беспокоила Варю, это Никита и его тяга к спиртному. Его первый, так сказать пробный, загул в начале их совместной жизни, был самым жёстким образом пресечён Варварой. Перед ним была поставлена дилемма: или водка, или семья. Никаких других альтернатив и послаблений не предлагалось. Никита выбрал семью. Выбрать–то выбрал, но выполнять требование жены не всегда получалось. Варя, понимая, что после потери работы Никите будет очень трудно сдерживать свою дурную наклонность, приняла соломоново решение: Никите дозволялось выпивать один раз в неделю после бани. Смягчение позиции было связано ещё и с тем, что парился он с Семёном и, следовательно, с ним же и выпивал. После возлияний Никита домой не допускался, так как, во-первых, Варя не переносила запаха спиртного, а, во-вторых, она не хотела, чтобы дети видели отца в непотребном состоянии. К воспитанию Варя относилась очень трепетно, и свято верила в наставления матери о том, что воспитание – это, прежде всего, личный пример. Отца своего Варя никогда не видела выпившим, за исключением, пожалуй, больших праздников, когда дети допускались к праздничному застолью. Того же она требовала и от мужа.
Глава 4
Новая жизнь ставила и новые задачи. Руководители леспромхоза после банкротства предприятия разъехались кто куда, бросив на произвол судьбы не только людей, но и всё хозяйство. Что смогли, продали, а до остального и дела нет. И штабеля заготовленного ранее кругляка, и кое-какая лесозаготовительная техника, и даже лесопилка со всем оборудованием были брошены. Делайте, что хотите. И всё это гнило, ржавело и порастало бурьяном.
Люди, поначалу поражённые безвластием, пребывали в оцепенении недолго. Поняв, что указаний сверху можно будет ждать до второго пришествия, они, сначала осторожно, совсем понемногу, а затем, осмелев и даже обнаглев, начали растаскивать оставшиеся богатства. Здесь уж, кто пострел, тот и успел. Наши герои в этом плане тоже не отставали от остальных. Семён, проработавший большую часть своей трудовой деятельности на лесопилке, не стал ждать, когда эта вакханалия свободы и безвластия закончится и ничего не останется. Взяв в помощники Никиту, он стал вывозить на самодельном прицепе с делянок (благо не далеко) кругляк, распиливать его на брус и доски, и всё это складировал во дворе. Таким образом, после двух недель непрерывного труда у него во дворе выросла небольшая лесобиржа. На первый взгляд можно было подумать, что леса этого должно хватить не только им, но и их потомкам, но на практике оказалось совсем не так. Давняя задумка построить хорошую просторную баню, из несбыточной мечты превратилась в осязаемую реальность. Баня получилась совсем уж роскошная: с сенями, предбанником, моечной и просторной парилкой. И, если раньше банный процесс занимал от четырёх до пяти часов, и мужикам, чтобы попариться, приходилось подтапливать баню, то теперь всё гораздо упростилось и ускорилось. Девчонок и мальчишек разделили и стали мыть всех вместе: матери – девочек, отцы – пацанов. Места теперь хватало всем. И только тогда, когда все были пропарены и помыты, наступал черёд отцов. Это было, пожалуй, единственное время, когда Семён, распаренный и расслабленный, сидя за накрытым столом в предбаннике, позволял себе о чём-то поговорить. Обычно выпивали после бани немного, по две – три стопки, плотно закусывали и Семён уходил домой, а Никита укладывался спать прямо в предбаннике. Тепла хватало до утра даже в самые лютые морозы. Иногда же двух–трёх стопок не хватало. По какой причине, они не задумывались, так как строго установленной нормы у них не было, а вот заначка была всегда. Но такого, чтобы напиваться, не было никогда. У Семёна было очень развито ощущение предельно допустимой нормы, которую он ни при каких обстоятельствах не превышал, а Никита совершенно не мог пить один. Он, как и Люська, очень любил поговорить, с той только разницей, что не видел он собеседников в окружающих его вещах и не представлял себе, как можно изливать душу, к примеру, потрёпанному берёзовому венику, потому и ложился спать немного грустный и неудовлетворённый из-за невозможности освободиться от переполнявших его мыслей, поскольку конвейер по их производству работал интенсивно и безостановочно:
– Ты понимаешь, Сёма, – говорил он после бани уже немного захмелевшему собеседнику, – я прямо сохнуть начинаю, когда не могу думать. Ты, вот, всё спрашиваешь, почему я такой худой, а, вот поэтому и худой. У Варьки всё дела, да дела. С детьми, о чём поговоришь? Только с тобой, раз в неделю, и отвожу душу.
Семён, прекрасно понимая, что у Никиты слова «думать» и «говорить» означают одно и то же, усмехался и миролюбиво возражал:
– Да ладно тебе. Никита. Нашёл, из-за чего расстраиваться. Ты мне лучше вот что скажи, – лукаво сверкнув глазами, продолжал Семён, – Варька твоя опять что ли на сносях?
– Да причём здесь это? – обиделся Никита, понимая, на что намекает Семён, и замолчал.
– Да что ж ты как дитя малое? Обиделся, что ли? – миролюбиво пытался оправдаться Семён. – Дети – это же радость. Вот и радуюсь за вас.
– Дети? – мгновенно забыв про обиду, риторически вопросил Никита. – Это верно. Это ты в точку. Вроде галдят, снуют безостановочно, аж в ушах звенит, да в глазах рябит, а подбежит к тебе Санька карапуз, обхватит ручонками брючину, смеётся–заливается ни с того ни с сего, и столько в нём доверия и любви к тебе, что прямо слёзы наворачиваются. – растроганно признался Никита и тут же предложил:
– Давай-ка, ещё по одной. За детей.
– За детей? За
