Два генерала
После тяжких боев и побед роковых,
городов,
разоренных дотла,
только два генерала остались в живых.
Два врага.
Два бесстрашных орла…
Вот они в ореоле прекрасных седин
собрались за столом у ручья.
«Я тебя уважаю!..» —
сказал один.
А другой ответил:
«И я…»
И промолвил первый:
«Чего скрывать,
я люблю
отдыхать на войне.
Знаешь, с детства мне нравится воевать!..»
А второй ответил:
«И мне…»
Первый тихо вздохнул:
«Понимаешь, брат,
мне известна слабость моя:
я никак не могу
воевать без солдат!..»
А второй ответил:
«И я…»
…Генералы сказали друг другу: «Прости…»
А потом,
обругав тишину,
сговорились новых солдат наскрести,
чтоб немножко
продолжить
войну!
«Из души, которая так слаба…»
Из души, которая так слаба,
я – по капле —
выдавливаю раба.
Раба —
и, значит, преступника —
выдавливаю, как из тюбика…
А он говорит мне,
как эхо судьбы:
– Послушай,
а если мы оба – рабы?
А что, если ты,
гордясь и сопя,
по капле выдавливаешь
себя?..
«Обидные ругалки для Ксеньки-задрыгалки»
1992
Есть такая народная примета: когда человек отправляется из дома по какому-нибудь важному делу (экзамены, устройство на работу, дальняя поездка), его надо ругать, чтобы ему сопутствовала удача. Причем, ругать много и часто, любыми словами, кроме, правда, «дурак» или «дура».
Ксения совершенно неожиданно для всех собралась и уехала в круиз на теплоходе «Леонид Собинов». Родители только руками развели – что-что, а бороться за звание «Мисс Пресса» – явно не ее дело. И принялись ругать. Но она позвонила и сообщила, что конкурс выиграла, что теперь у нее есть корона, новенький «Москвич» и называть ее можно «Мисс Пресса».
К ее возвращению гордый отец написал, «издал» и переплел «книгу». Называлась она «ОБИДНЫЕ РУГАЛКИ ДЛЯ КСЕНЬКИ-ЗАДРЫГАЛКИ». Сборник создан и отпечатан в о д н о м (!) экземпляре коллективом авторов Издательства ◦«П◦Е◦Р◦Е◦Д◦Е◦Л◦К◦И◦Н◦О».
Одной знакомой участнице конкурса «Мисс Пресса»
У меня такая мысль:
никакая
ты
не мисс!..
Трали-вали,
гули-гули,
ты – не мисска,
ты – кастрюля!
Стерва и воображала!
Сучка! —
(Из Москвы сбежала
от страдающей родни…)
Мамка просит:
– Не тони!
От зазнайства
не дымись,
никакая ты
не мисс!..
Возвратись
хоть моською
средиземноморскою.
Ксенька – стерва и уродина!
Плесневелая смородина!
Собеседница фиговая!
Кукла,
ватой нашпигованная!
Нет ни кожи в ней, ни рожи.
Пары слов связать не может.
От нее
не будет проку…
Кто ее пустил
в Европу?!
Соискательнице чего-то непонятного, ныне путешествующей по Средиземному морю
(баллада)
Мы с мамкою знаем,
(на то Божья Власть!),
что ты у нас, в общем-то,
не удалась…
Поверь нам:
ведь ты же, как пробка,
тупа.
Тебя ж заплюет и освищет
толпа!
Как только ты крикнешь свое:
«Вуаля!!!»
все сразу же прыгнут
за борт корабля!
От страха дрожа, уплывут,
кто куда.
И тут же
над ними
сомкнется вода…
Морской телеграф застучит по складам.
Поднимется
международный скандал!
И тотчас – еще до вечерней зари —
пройдут демонстрации
в Бонне, в Твери!
Потребует Клинтон решительных мер!
«Позор и презрение
Ксении Р!..»
Когда же и солнце исчезнет во мгле,
останешься ты
на пустом корабле.
Одна, как мигрень.
Абсолютно одна…
Зачем это, Ксенька, тебе?
На хрена?
Эх, раз! Еще раз!
Ты —
зараза из зараз!
Инфузория.
Микроба.
Засмеет тебя Европа!
Ты забыла долг и честь.
Ну, подумай:
кто ты есть?!
Твой поступок
огорошил:
ты же комсомолка
в прошлом!
Лезешь в конкурс неприличный,
а у тебя
диплом с отличьем!
Эх, раз! Еще раз!
Ты —
зараза из зараз!
Скоро станет всем известно,
что таким, как ты,
не место!
Ох, как для Ксентеря-какашки
сочиню я обзывашки.
Проявила Ксенька прыть,
вышла в море
мелко плыть!
Ай, ляля! Ой, люлю!
Но я ей вот что заявлю:
со всей своей
оравой
вдали от берегов
ты потакаешь
нравам
буржуев и врагов!
Танцуя до икоты,
ты,
под не наш мотив,
позоришь
теплохода
здоровый коллектив!
Вертя блудливо задом
на ихнем сквозняке,
порочишь ты,
тем самым,
культуру эС эН Гэ!..
Страна,
где мощь ослабла,
где холод и нужда,
в КРУИЗ тебя послала!
А ты ее
КУДА?!
Обидно мне особенно,
что ты,
презрев отца,
бросаешь тень на СОБИНОВА —
великого певца!..
…Ты не права, участница!
Настолько не права,
что у меня
кончаются
приличные слова.
Ксенька-Дренька,
потрох сучий,
стервь
и ваучер вонючий!
Ни об чем ваще не думай,
мисс
должна быть круглой дурой![5]
Понапрасну не старайся,
будь собой,
не притворяйся.
И тебе окажут честь.
Ибо дура
ты и есть!
Нескромная по сути,
не мисска, а мучение.
Нахальная до жути,
до у-мо-пом-ра-че-ни-я!!!
Теперь ее положено
ругать. (Так полагается.)
Но что-то мне
не можется.
С чего-то не ругается.
Кончилось мое веселье.
Хватит.
Больше – ни гугу…
Я соскучился по Ксеньке.
Я без Ксеньки
не могу.
Много рифм на слово «мисска»:
миска,
киска,
одалиска,
чуточку авантюристка,
плиска,
низко,
близко,
склизко,
то ириска,
то сосиска…
Как ты там?
Не укачало?
Тихо замер у причала
белый-белый теплоход…
…Здравствуй, Мисска – Новый год!
«За окном заря красно-желтая…»
За окном заря красно-желтая.
Не для крика пишу,
а для вышептыванья.
Самому себе.
Себе самому.
Самому себе.
Больше – никому…
Вновь душа стонет,
душа не лжет.
Положу бинты,
где сильнее жжет.
Поперек души
положу бинты.
Хлеба попрошу,
попрошу воды.
Вздрогну.
Посмеюсь над самим собой:
может, боль уйдет,
может, стихнет боль!
А душа дрожит —
обожженная…
Ах, какая жизнь протяженная!
Хочу я перво-наперво
жизнь
перевспомнить набело.
И я ее —
рутинную —
сижу и редактирую.
Припоминаю фактики
красивые, как фантики.
И с хитростью дешевою
детали
затушевываю.
Уничтожаю криминал:
«Не помню… Не был… Знать не знал…»
Хочу беду развеять:
«Исправленному
верить!..»
…А жизнь, которая текла,
была такой,
какой была.
А жизнь, она противится.
Не хочет редактироваться.
Не хочет редактироваться…
Не хочет.
Я верующим был.
Почти с рожденья
я верил с удивленным наслажденьем
в счастливый свет
домов многооконных…
Весь город был в портретах,
как в иконах.
И крестные ходы —
порайонно —
несли
свои хоругви и знамена…
А я писал, от радости шалея,
о том, как мудро смотрят с Мавзолея
на нас вожди «особого закала»
(Я мало знал.
И это помогало.)
Я усомниться в вере
не пытался.
Стихи прошли.
А стыд за них
остался.
Колыхался меж дверей
страх от крика воющего:
«Няня!..
Нянечка, скорей!..
Дайте обезболивающего!..
Дайте!!»
И больной замолк…
Вечером сердешного
провезли тихонько в морг —
странного,
нездешнего…
Делают ученый вид
депутаты спорящие…
А вокруг
страна вопит:
«Дайте обезболивающего!..»
«Дайте обезболивающего!..»
«Дайте…»
