После того разговора с Горой у Шучориты и мысли не было, что он может исчезнуть. Несмотря на то, что Гора и она по-прежнему расходились во взглядах, от нее не укрылось, что в тот вечер он отстаивал свои убеждения без прежнего воинственного задора. Шучорита вряд ли ясно поняла точку зрения Горы, но его самого она поняла очень хорошо. Ей стало ясно, что, каковы бы ни были его взгляды, он никогда не попытается умалить достоинства человека, унизить его и, наоборот, будет стремиться выделить все сильные стороны его души. Выскажи подобные взгляды кто-нибудь другой, и Шучорита ни за что не согласилась бы с ними, она рассердилась бы, сочла такого человека глупцом и, возможно, попыталась бы его переубедить. Но с Горой все было иначе. Его осанка, острый, проницательный ум, непоколебимая твердость убеждений, звучный, выразительный голос — все это придавало его словам особую силу и убедительность. В тот день Шучорита поняла, что человека, безоговорочно преданною своим идеалам, готового отдать за них жизнь, нельзя осуждать, как бы ни противоречили эти идеалы ее собственным убеждениям. Более того, она поняла, что такой человек заслуживает всяческого уважения и что она обязана отнестись к нему с подчеркнутым уважением, даже если бы для этого потребовалось пренебречь мнением окружающих. Подобный образ мыслей был совершенно нов для нее, потому что, несмотря на пример спокойного, уравновешенного и терпимого Пореша, сама Шучорита отличалась крайней нетерпимостью к мнениям других. Биною тому был дух узкого сектантства, которым были проникнуты окружавшие ее с детства люди. В тот вечер она впервые поняла, что убеждения сами по себе не существуют, что они неотделимы от людей, и, поняв это, вдруг уловила таинственную природу чего-то очень значительного, без чего трудно понять жизнь. Теперь она уже не могла делить людей на тех, кто согласен с ее взглядами, и тех, кто с ними не согласен. Она поняла, что самое ценное в человеке — это его духовные качества, а вовсе не его убеждения.
И еще в тот вечер Шучорита почувствовала, что Горе приятно разговаривать с ней. Возможно, что его просто радовал удачный случай высказать свои мысли, а сама девушка к этому не имела ни малейшего отношения. Вполне вероятно, что люди не представляли для него никакой ценности, что, поглощенный своими идеями и устремлениями, он предпочитал держаться в стороне от них, и возможно, они были нужны ему только для проверки собственных мыслей.
Эти дни Шучорита особенно часто и много молилась и больше, чем когда-либо, ощущала потребность в поддержке Пореша-бабу. Однажды, когда он сидел в своей комнате и читал, она тихо вошла и села рядом с ним.
Пореш-бабу положил книгу на стол и спросил:
— Ты что, Радха, дорогая?
— Ничего, отец, — ответила девушка и начала перекладывать книги на столе, хотя они и так лежали в порядке. Немного погодя она спросила: — Отец, почему ты больше не занимаешься со мной?
Пореш-бабу ласково улыбнулся:
— Моя ученица выросла. Теперь ты сама можешь во всем разобраться.
— Нет, отец, я и теперь ничего, ничего не понимаю. Я хочу заниматься с тобой, как прежде.
— Хорошо, — согласился Пореш-бабу. — Давай начнем хоть завтра.
Шучорита опять помолчала, затем спросила:
— Отец, помнишь, что говорил тогда о кастовом делении Биной-бабу? Почему ты никогда ничего не рассказывал мне об этом?
— Родная, ты ведь знаешь, я всегда старался, чтобы вы научились думать самостоятельно, а не повторяли бы мои или еще чьи-нибудь мысли. Я считаю, что предлагать объяснения, прежде чем возникнет сам вопрос, все равно что кормить человека, не успевшего проголодаться, — все покажется ему несъедобным и невкусным. Но если ты захочешь спросить меня о чем-нибудь, задавай вопрос, и, как сумею, я всегда тебе на него отвечу.
— Ну так вот, скажи мне, почему мы осуждаем касты?
— Подумай сама: если кошка сидит рядом с тобой и ест, в этом не видят ничего дурного. Но если в это же время в комнату входит человек из другой касты, то считается, что пищу нужно выбрасывать. Как же можем мы мириться с кастовым делением, которое привело к такому презрению и оскорблению человека человеком? Как можем мы считать эти касты божественным установлением? Те, кто могут относиться с презрением к себе подобным, никогда не достигнут величия, потому что им неизбежно придется испытать на себе презрение других людей.
— Но ведь разложение, поразившее современное общество, породило множество всяких пороков, — возразила Шучорита, повторяя слова Горы. — Их отпечаток лежит на всем, что нас окружает. Так неужели же эти пороки могут заслонить от нас истину?
— Если бы я знал, в чем заключается эта истина, я мог бы ответить на твой вопрос, — со своим обычным спокойствием сказал Пореш. — Но я вижу лишь, что в моей стране создалось нетерпимое положение, когда один человек лютой ненавистью ненавидит другого, и что это разобщает и разделяет наш народ. Можно ли при таких условиях успокаивать себя рассуждениями о какой-то воображаемой истине?
И снова, как эхо, повторяя слова Горы, Шучорита возразила Порешу-бабу:
— Но разве абсолютное беспристрастие к людям не является высшим достижением нашего мироощущения?
— Беспристрастное отношение — это свойство ума, а никак не сердца. В беспристрастии нет места ни для любви, ни для ненависти, оно стоит выше склонности и предубеждения. Но ведь такое состояние лишает человеческое сердце всех его потребностей — оно чуждо ему. И в результате, несмотря на все эти прекрасные философские идеи, низшим кастам у нас не разрешен вход даже в храмы. А если равенство не соблюдается даже в местах поклонения богу, то не все ли равно, признана ли идея равенства нашей философией или нет?
Шучорита задумалась над словами отца, стараясь понять его. Наконец она сказала:
— Но, отец, почему ты не попытался объяснить все это Биною-бабу и его другу?
Пореш-бабу улыбнулся:
— Они не сознают этого вовсе не потому, что недостаточно понятливы, напротив, они слишком умны, чтобы желать понять: они предпочитают учить других. Но придет время, и у них явится желание познать все с точки зрения высшей правды, то есть справедливости, и тогда им не нужно будет обращаться за объяснением к твоему отцу. Теперь же, пока они смотрят на эти вещи с другой точки зрения, все, что бы я им ни сказал, будет совершенно бесполезно.
Хотя Шучорита слушала Гору с большим вниманием, согласиться с ним она не могла, и резкое расхождение в их взглядах очень огорчало ее и лишало внутреннего покоя. Сегодняшний разговор с Порешем-бабу разрешил сомнения, одолевавшие ее последние дни. Она не допускала и мысли, чтобы Гора, Биной — да и вообще кто бы то ни было — разбирались в чем-то лучше, чем Пореш-бабу. Больше того, она невольно начинала сердиться на тех, кто не соглашался с ним. Но теперь она уже не могла с прежним высокомерием отмахиваться и от того, что утверждал Гора, и это заставляло ее страдать. Потому-то она и испытывала последнее время постоянное желание укрыться под крылышком Пореша-бабу, как делала это в детстве. Она встала со стула, дошла до двери, но затем снова вернулась к Порешу-бабу и, положив руку на спинку его кресла, попросила:
— Отец, возьми меня с собой на вечернюю молитву.
— Конечно, дорогая моя, — сказал Пореш-бабу.
Шучорита поднялась к себе в комнату, закрыла дверь и села в кресло. Она призвала на помощь всю свою силу воли, стараясь прогнать из памяти то, что говорил ей Гора. Но вдруг перед ее мысленным взором встало его лицо, дышавшее такой непоколебимой верой в свою правоту, что она невольно подумала: «Ведь речи Горы — не просто слова. В них он сам. Они обрели форму, движение, обрели жизнь… В них живет его пламенная вера в свою родину и мучительная любовь к ней. Нельзя доказать ему неправоту его взглядов и успокоиться. За этими взглядами стоит человек, и притом человек незаурядный».
Разве могла она оттолкнуть, прогнать его? Тяжелая внутренняя борьба шла в душе Шучориты, и, не в силах справиться с собой, она вдруг горько расплакалась. Гора был причиной того, что ей так трудно, так тяжело сейчас, но его это ничуть не трогало — не задумываясь он мог уехать куда-то и покинуть ее. Эта мысль причиняла Шучорите острую боль, признаться в которой ей было бы нестерпимо стыдно.
Было решено, что Биной прочтет на празднике поэму Драйдена{182} «Могущество музыки», а девушки в соответствующих костюмах будут показывать в это время живые картины. Затем с декламацией и пением выступят и сами девушки.
Бародашундори неоднократно заверяла Биноя, что «они» позаботятся о том, чтобы хорошо подготовить его к выступлению. Сама она, правда, с трудом объяснялась по-английски, но рассчитывала на помощь некоторых своих друзей, прекрасно владевших языком. Однако уже на первой репетиции Биной поразил всех знатоков своим произношением и умением выразительно декламировать и лишил тем самым Бароду удовольствия ставить себе в заслугу обучение «этого новичка». Теперь даже те, кто едва замечал Биноя прежде, почувствовали к нему уважение. Сам Харан-бабу предложил ему сотрудничать в своей газете, а Шудхир стал уговаривать Биноя давать уроки английского языка в студенческом кружке, членом которого состоял он сам.
