Можно сказать, конечно, что попросту все стали уродами, жуткой смесью и взвесью неслиянных частиц. Балабанов прекрасно знал, что он как раз смесь и взвесь. Гармонии даже и не искал, не думал в эту сторону – чем думать? Больной головой?
В здоровом обществе о больных принято заботиться, не коря их болезнью, – в обществе больном болезнь вызывает злобу и ненависть. «Ты что, больной?» – это русское ругательство. Своих больных героев Балабанов не жалеет, не умиляется им, слезок не льет. Он их простодушно любит, как родных, и куда больше, чем себя, потому что себя Балабанов не любил. Как художник он был куда выше, умнее, чище и благороднее «обыкновенного русского парня».
Он знал, что, когда русские были сильны, они были беспощадны и бессовестно обижали малые и немалые народы. А устроив беспредел в девяностых годах XX века, вскоре премило забыли об этом, все им как с гуся вода, отряхнулись – и снова стали сооружать совсем новенькую, всю в офисах и кредитах, пластиковую жизнь.
(Русские мужчины, конечно. Тут Балабанова не собьешь. Плохих, скверных женщин в его фильмах почти что не сыщешь, разве в эпизодах попадаются халды. Нет, женщины – особая статья душевного расхода нашего режиссера.)
Если угодно, Балабанов явил миру «невозможность упорядоченности» как личную и национальную особенность – невозможность упорядоченности нигде, кроме как в искусстве.
С одной лишь русской бедой и виной за душой Балабанов бы тупо и быстро спился, как его бесчисленные братья по этой беде и вине. А он стал мастером – магистром кино, кудесником Мерлином, творцом своего «синема-фантома». Он создавал не набор кадров, а глубокий творческий мир, затягивающий внутрь, – казалось, что жизнь в балабановских лентах происходит сама собой, а мы ее только смотрим-наблюдаем. Он упорно стоял на том, что в самых истоках кинематографа заложено темное и жестокое начало. И не одно лишь парадно-торжествующее «прибытие поезда» знаменует новое искусство, но и воспаленно-мерзкие картинки, созданные вечным желанием подглядеть запретное, ублажить внутреннего гада…
Ты родился героем, хочешь спасать, помогать, учить, лечить? Смотри, брат, не надорвись, тьма египетская сторожит за окном, жаждет тебя проглотить, как проглотила она доктора Полякова («Морфий», и в нем последнее актерское открытие Балабанова – Леонид Бичевин). Снег, волки и голос Вертинского, назойливо выпевающий – «что вы плачете здесь, одинокая глупая деточка…»
Власть как шеренга гладких и вечно что-то затевающих начальников Балабановым не воспринималась. Здесь, как выражаются оперативные работники, «на земле», она неощутима. «На земле» ощутимо только то, что зеленая зима – она еще ничего, вот белая – это ужас, а те бандиты, что не носят форму, – от них еще можно спастись, а которые форму носят, – всё, конец фильма.
И все-таки идти, пока не упадешь. Конечно, так. Это было его кредо – и он держался долго (четырнадцать фильмов). И во всех мы найдем движение человека в пространстве, сопровожденное движением музыки (как осмысленного времени). Человек идет пешком, едет на поезде, катере или машине, пересекает заснеженные поля или городские площади, идет упрямо, идет никуда, это не нужно для сюжета, это режиссерская «песня души»…
Бывает, что человек в одиночестве пьет и слушает любимую музыку – одну и ту же, маниакально, по многу раз, до исчезновения плоти, до горячки, до амнезии. Обычно так несчастные вызывают-выманивают наружу свою душу. Это ритуальное состояние и впечатал Алексей Балабанов в свое кино.
Корни кинематографа Балабанова, этого причудливого «ленфильмовского декаданса» – в авторском кино XX века, а крона – в будущем, когда всякая ручная работа, личная интонация, свой почерк станут восприниматься как невозможное чудо. Как «современное искусство», закрыв пути для развития живописи и, соответственно, прекратив поставку новых шедевров, космически повысило стоимость полотен старых мастеров – так и новое «пластмассовое кино» маркетологов скоро взвинтит ценность натуральных авторских лент до изумления.
Я даже предполагаю в будущем появление множества киноманских сект.
И среди них особо горделивой повадкой будут отличаться, скорее всего, «балабановцы». Ведь их кумир оставил им столько прекрасных артефактов!
А чтоб их добыть из своей души, шел через несчастья и болезни, сквозь похмельную пургу и корчи стыда за свою землю и жалости к ней, трудился, перемалывал горе в муку – Алексей Балабанов, по отчеству Октябринович.
2013Князь Юрий. Трагедия
Юрий Петрович Любимов
Умер – а показывать нечего: ни одного спектакля золотой поры Театра на Таганке паразиты не сняли Ни «Доброго человека из Сезуана», ни «Антимиров», ни «Гамлета», ни «Обмен», ни «Мастера и Маргариту», ни «Деревянных коней», ни «Послушайте…», ни «Жизни Галилея», ни «Преступления и наказания» – ничего, ничего! Всё берегли пленку для своих толстозадых вождей из днепропетровской мафии. (Чему удивляться! И сегодня, когда и пленки дефицитной нет, а есть одна бескрайняя «цифра», снимают для вечности сплошную новомодную трехгрошовую дребедень, и крутят ее по «Культуре», равнодушно проходя мимо настоящего искусства. Вот умрет, скажем, режиссер NN – и пожалуйста, все кучки его самовыражения к нашим услугам!)
Показали самого Любимова, дающего интервью, – ничего не зная об этом человеке, все равно невольно задержишься, любуясь. О, это господин! Не раб, не обслуга, не блюдолиз. Господин!
Показали «Всего несколько слов в честь господина де Мольера», старый телеспектакль Анатолия Эфроса по Булгакову, с Любимовым в главной роли. Глаз не оторвать от этого лица – в своей величественной красоте и выразительности его разве с Николаем Симоновым можно сравнить. Наверное, в молодости Любимов был неплохим актером, но в зрелые годы уж точно обладал всеми задатками мощного трагика. Да и жизнь его – будто трагедия в пяти актах. Ведь трагедия – это не когда «все плохо и все плачут». Трагедия – это битва человека с миром.
Первый акт: годы актерства, включавшие в себя и такие оригинальные занятия, как роль конферансье в ансамбле песни и пляски НКВД, и съемки в картине «Кубанские казаки». Нормальная жизнь советского артиста второго плана, когда все настоящее под спудом, не высказано, спрятано. Первый акт непомерно затянулся – он длился более сорока лет.
Второй акт: Таганка, и этим все сказано. Полное выявление всех особенностей своего духа, уникальный творческий взлет, создание изумительной труппы. В те годы не раз твердили, что-де Любимов диктатор и подавляет актеров, они у него точно солдатики – вот ведь глупость безмерная. Да, сильно у нас были подавлены Высоцкий, Демидова, Золотухин, Трофимов, Смехов и т. д. Второй акт продолжался около двадцати лет – до смерти Высоцкого в 1980 году, открывшей для Таганки период горя и утрат.
Третий акт: лишение советского гражданства, странствия Любимова за границей. Это невеселые страницы. Да, он ставил драматические спектакли и оперы. (Не знаю, кто разрешает режиссерам драматического театра и кинорежиссерам делать постановки опер, но единственным оправданием этому служит тот факт, что профессиональные оперные режиссеры ставят оперы еще хуже.) Но если мастерство можно унести с собой «в кармане», чего-то самого главного, если ты настоящий русский режиссер, с собой не унесешь… Третий акт заканчивается возвращением на родину в конце восьмидесятых годов.
Четвертый акт: раскол театра (выделение «Содружества актеров») и новая жизнь любимовской Таганки в старом здании. Любимов по-прежнему правит бал властной рукой, делает репертуар, работает без простоев. Но, конечно, новая Таганка – в некотором роде «театр теней». Не потому, что режиссер стал хуже, – поменялась жизнь, повернулся сам вектор ее развития. Акт длился тоже примерно двадцать лет.
Пятый акт: развязка. Что-то треснуло, и из всех щелей полезла тупая мерзость. Актерский бунт в 2011 году (из-за гонораров – примета времени в полный рост!), уход из театра, порог которого Любимов так и не переступил до смерти. Празднование пятидесятилетнего юбилея Таганки без создателя Таганки, какой-то «Группой юбилейного года», то есть молодыми недоучками, без зазрения совести освоившими бюджет… Последние спектакли Любимова – в Театре Вахтангова, в Большом. Смерть – именно такая, о которой просят все христиане – «безболезненная, непостыдная, мирная».
Как настоящий трагический герой, нарушающий «гомеостаз», Любимов не поборол мироздания – но как долго, как грандиозно и величественно он боролся! Он нисколько не виноват в том, что созидательное театральное время ушло с главной дороги на обочину. Он-то сделал все, чтобы этого не случилось, но это случилось. Однако история, обернувшись мифом, начинает мощно облучать настоящее и будущее. Так облучает настоящее «та Таганка».
