Ага еще раз перебрал рукописи, разложив их на полу в доме арнаута, у которого жила семья.
Тяжело было расставаться с отцом, нелегко было расставаться и с рукописями. Нушич взял с собой столько бумаг, сколько их поместилось в кожаную сумку, прицепленную к поясу. «Подозрительную личность» он долго держал в руках, листал, читал и наконец бросил на пол в кучу рукописей.
— Прощай, бедолага!
Возница «экипажа», который дали Нушичу, был местный, приштинский. Он отпросился на минуту домой и больше не вернулся.
На другой день ударил мороз, началась метель. Нушич шел по снегу впереди волов, ведя их за железную цепь, перекинутую через плечо, обходя время от время трупы, валявшиеся на дороге.
Путь был знакомый. В свое время приштинский консул проделал его в сопровождении своих телохранителей.
Вскоре немного потеплело, и дорогу развезло. Приходилось пересекать вброд десятки речек, ночевать под открытым небом, разыскивать корм для волов. Так они добрались до Призрена, последнего города Сербии.
Здесь Нушич оставил в одном из сербских домов последние рукописи, и они были утеряны навеки.
Несмотря на горе, на лишения этого крестного пути, в Нушиче ни на секунду не умирает писатель. Он ко всему приглядывается, всем интересуется, делает заметки на память… Тяжелые государственные катастрофы нередко смещают понятия о моральности поступков. Лишения порой будят дикие инстинкты. За одно слово, показавшееся оскорбительным, солдат или офицер может разрядить оружие в товарища. Никто больше ни во что не ценит ни чужой жизни, ни даже своей.
Вот призренская зарисовка:
«Там солдат продает палатку, сапоги, одеяло; другой заклал казенного вола, разделал его и, став на углу с топором, торгует им на вес — прикидывает тяжесть на руке; третий тянет за узду продавать казенного коня, четвертый предлагает консервы, пятый — седло, шестой — целую повозку.
И через эту толпу продавцов проталкиваются генералы, депутаты, солдаты, раненые, беженцы, иностранные дипломаты, черногорские жандармы… Арнауты ходят от группки к группке, скупают за мелочь ценные вещи и волокут их домой».
Нушичевские волы миновали Призрен и перешли через реку Дрим по мосту, обледенелому, скользкому, без перил. Они поскальзывались и едва не свалились в реку.
Справа и слева от моста из реки торчали перевернутые повозки и трупы людей, упавших с моста. Приходилось бросать под ноги волам мешки и одежду. Благополучно миновав мост, Нушич отдал волам все, что осталось от припасов.
— Вот, дети, теперь мы эмигранты!
Здесь была граница с Черногорией. Все отвернулись, чтобы не видеть слез в глазах Аги.
Волы приближались к Печи. Нушич рассказывал своим о местных старинных монастырях, о Дечанах, о Печской патриархии и немного забылся. В Печь войти было трудно, дорога на много километров была забита солдатами, повозками, орудиями. Поздно ночью Нушичи вошли в город и заночевали у одного арнаута.
Дальше дороги не было.
В Печи Нушич с Мимой купили на базаре коня. Надо было двигаться дальше, несмотря на то, что у Гиты началось воспаление легких. На одной маленькой лавке Ага заметил вывеску «Реджеп Нушич». Может быть, родственник Герасима Нуши? Ага давно потерял надежду узнать в конце концов свое происхождение, узнать, кто такой был Бело.
Реджеп Нушич оказался албанцем. Он говорил, что у него есть родственник в Белграде, который пишет «на газете». Вскоре Ага понял, что они с Реджепом просто однофамильцы, но тот упрямо продолжал считать себя родственником Нушича. Заботился о нем, носил еду. Через несколько дней он зашел и доверительно сообщил, что его соплеменники арнауты готовят налет. Аге и Миме он посоветовал уйти с солдатами.
— А рабынь оставь у меня, — добавил Реджеп, подразумевая Даринку и Гиту. — Пусть они побудут в моем гареме, ничего с ними не случится. Вернешься, заберешь.
От этого предложения пришлось отказаться. Оставив волов и повозку в Печи, 2 декабря 1915 года беглецы двинулись дальше.
Тот, кто хоть раз начинал подъем в горы со стороны Печи, никогда не забудет этого пути. Дорога идет вдоль речки Бистрицы, минует Печскую патриархию — три старинных церкви, построенные стена к стене, так, что они слились в одну, — и входят в узкое ущелье. Дорога ползет по узкому карнизу, внизу гремит река с какой-то совершенно необыкновенной, бирюзовой водой. Все выше и выше, до воды сотни метров. Даже лихие, ничего не боящиеся шоферы-черногорцы ведут здесь свои автобусы с чрезвычайной осторожностью, останавливаясь перед каждым поворотом и включая особую, очень громкую сирену.
Пятьдесят с лишним лет назад над пропастью вилась лишь вьючная тропа, к тому же в декабре заваленная снегом и камнями. Солдаты расчищали путь взрывами и на некоторых участках вбивали в скалу костыли. К ним привязывались веревки, за которые держались люди, проходя над головокружительными пропастями. Тропа была обледенелая, нередко в пропасть срывались солдаты, женщины, дети, лошади… Взрывам зарядов, расчищавшим тропу, вторили выстрелы, доносившиеся из Печи, там орудовали шайки грабителей. Нушич как мог поддерживал дух своей семьи, показывал особенно живописные скалы, говорил о романтичности обстановки. Колонна часто останавливалась.
Ночевали под открытым небом, не разжигая костров, так как боялись привлечь внимание грабителей, да и дров почти не было.
На другое утро колонна двигалась быстрее — она вышла на более широкую дорогу, которая вела к Андриевице. Группа Нушича потерпела урон — свалился в пропасть конь, которого он купил в Печи…
Все уже еле передвигали ноги. Даже Нушич как-то сник и перестал подбадривать своих, а дорога то взбиралась на перевалы, то спускалась в долины, и не было ей конца.
Подгорица встретила путешественников еще не разрушенным укладом жизни, и здесь впервые Нушич с семьей нормально пообедали в первой же попавшейся кафане. К Нушичу вернулась бодрость, и он заторопился в тогдашнюю столицу королевства Черногории — Цетинье, до которого было уже не больше тридцати километров. Однако, проезжая через Риеку Црноевича, он решил отдохнуть здесь. Очевидно, приглянулись окрестности и мирный вид селения. Дома, похожие на крепости, вселяли спокойствие и уверенность в измученные души путников. Отдых продолжался почти две недели, и 10 декабря семья отправилась в Цетинье.
Король Никола со своим двором находился в Цетинье, и Нушичу показалось, как он тогда выразился, будто он «прибыл в Париж». Тут была масса знакомых черногорцев и белградцев.
Вскоре Нушичу сообщили, что черногорский король Никола, узнав о его прибытии, пожелал встретиться с ним. Король принял писателя очень любезно.
— Нушич, дорогой, поверь, мы с королевой две ночи не спали, когда узнали о гибели твоего сына…
Королям не жалко слов участия, этому их воспитывают с детства, так властители приобретают любовь своих подданных. Нушич знал это, и все-таки слова короля тронули его до глубины души.
— Ваше величество, у меня осталась дочь, и мне бы хотелось спасти ее. Скажите откровенно, отправляться ли мне дальше? Встреча с австрийцами не сулит мне ничего доброго.
Король был самоуверен.
— Сиди ты тут, Нушич, и не заботься ни о чем. Пока есть мои черногорцы и снег на Ловчене, бояться тебе нечего!
От слов короля отдавало фанфаронством, но им хотелось верить. Нушич всем передавал то, что было сказано на аудиенции.
А 20 декабря австрийский флот начал круглосуточный обстрел Ловчена из тяжелых орудий. Все Цетинье сотрясалось. Вскоре над ним появились австрийские самолеты. Пронесся слух, что король покинул город. Нушич написал письмо принцу Мирко, с которым был знаком еще по своим прежним посещениям Черногории.
«Ваше высочество, Ваш отец сказал мне три дня назад, когда я был у него на аудиенции, чтобы я остался в Цетинье и ничего не боялся. Однако события развиваются иначе, сегодня французские артиллеристы ушли с Ловчена. Пожалуйста, сообщите мне, что вы советуете?»
Мима отнес письмо и тотчас принес ответ:
«Дорогой Нушич, не могу Вам ничем помочь. Поздно. Бегите. Отец обманул меня так же, как и Вас.
Мирко».
Собрался семейный совет, на котором присутствовали и друзья. Друзья решили остаться, так как получили заверенье, что австрийцы их не тронут. Нушич с семьей решил идти к морю, откуда сербские войска должны были эвакуироваться на французских кораблях. От Цетинье до Которской бухты по прямой нет и двух десятков километров, но именно там гремели австрийские пушки. Нушич двинулся обратно, на Риеку Црноевича, в которой останавливался по пути в Цетинье.
Там он встретил генерала Бабича, представителя сербского командования при черногорском штабе, и тот сказал, что король Никола выехал из Цетинья в тот самый день, когда разговаривал с Нушичем.
