Там высоко на горе зажглись в невидимом черном воздухе огни деревенских изб. Это деревушка Смешово встречает свой лесной вечер. Там вспыхнули под потолком не лучины, светят те самые электрические светильники, которые в народе окрестили лампочками Ильича. Об этих лампочках столько мечтали русские деревни и приход их отметили бойкой песней:
Вдоль деревни от избы до избы
зашагали торопливые столбы.
Весь этот век, да, целый век в истории нашей деревни, был отмечен цветастым лозунгом частушечной песенки:
По дороге ли ровной, по тракту ли,
все равно нам с тобой по пути.
Прокати нас, Петруша, на тракторе,
до околицы нас прокати.
Большая стояла здесь под звездами деревня, пшеницу сеяла. Теперь вокруг деревни столпились леса, а в них бродит мгла, выползают из чащ на валуны туманы, выходят при луне на овсы кабаны, пробивают в светящихся овсах дороги, проминают целые гнезда.
Как могло случиться, что золотые, от сердца крестьянина оторванные земли заполонили леса? Леса пошли в свой обволакивающий страшный поход уже на второй год войны. Лес двинулся на деревни именно в те же годы, когда мужчины, кормильцы и созидатели, не вернулись с кровавых полей Великой войны. Выдержать такую обескровленность могло только крестьянство великого народа, народа несокрушимой энергии и воли, крестьянство, вовремя посаженное на трактор и грузовик.
Деревень лебединые стаи
на крутых поднебесных холмах,
И до неба дорога пустая,
и березовый звон в небесах.
В конце лета кажется, что леса, звеня и распевая о чем-то светлом и сердечном, поднимаются над землей как птицы, машут крыльями и рвутся в далекую дорогу, может быть, как лебеди на картине Рылова «В голубом просторе».
Да ветра тот березовый ропот
раздувает за кручи струя,
полюбились подзвездные тропы.
Позабылись чужие края.
Только смотрят, смотрят избы в ненаглядные глаза друг другу и вытянулись по увалам, как стаи.
Полюбились простые восходы,
над зарей предморозная синь,
разливанные русые воды
облетающих в небо осин.
И зимуют, на взгорьях белея,
от ветров заробевши дохнуть,
но по-прежнему избы лелеют
лебединую белую грудь.
С полузвонами полночь блистает
в накаленном морозом окне,
это изб лебединые стаи
уплывают кругами к луне…
Нет, это не избы, это и впрямь ненаглядные птицы! Они стелются по равнине короткими и длинными стаями среди сосняков и ельников от Ярославля до Вологды и Архангельска. Когда сам плывешь над этими лесами на крошечном и, кажется, уже бессмертном «Ан-2» и мороз пролетает, искрясь, за круглыми окнами самолета, далеко видны огни российских деревень. Отсюда до слез, до сердечной боли осязаемы эти выгоны с березками да черемухами по краю, эти общипанные лосями стога, эти изумрудные от луны и от мороза следы по сугробам, эти голубые отсветы электрического света из окон и эти качающиеся в небе полосы от автомобильных фар по бесконечным северным трактам. Что там светится над обрывом? Уж не усадебный ли небогатый домик великого русского поэта возле Сороти? А здесь горят цветы, нетленные и неисчезновенные, не на могиле ли вологодского поэта Николая Рубцова? А там? Родительские холмы страны невеселого детства Некрасова. Тут? Материнский порог Василия Белова. Там, вдоль берега холодного моря, поморский край Федора Абрамова. Сюда — к усадьбе Мусоргского. Здесь блещут быстрые пороги за окнами приюта Засодимского, а там бежит тропинка к деревянной баньке да к житнице на хуторе Алексея Козлова. И снижается звездное поднебесье обрывистым раздольем изб односельчан Сергея Есенина…
Эти избы! Это песни с тихим скрипом половиц, с ночными сказками сверчка, с инеем по наличникам, со вздохами черемух за окном… Это не избы, это палаты с высокими и темными верхами, с резными, шитыми оконцами, с бахромой по плечам, с узорами… Это — человеческие лица с улыбкой на губах и со слезою в уголке глаза, с русой длинной косой и с золотистой челочкой над бровью. Это не избы, это наши матери, наши жены, сестры, подруги, невесты, возлюбленные.
Русские избы — это удивительное и единственное в своем роде создание человеческого гения, удобные и пригодливые в любую эпоху и на любой случай жизни. С ее порога уходил русский мужик на врага с рогатиной, со штуцером, с винтовкой и с автоматом. К ней возвращался он, безногий и безрукий, и тут плакала, обнимая его, то изувеченного да обобранного, то изукрашенного орденами да медалями по широкой груди, верная русская баба, которая глаза проглядела за лесами, руки измотала за делами, ноги исходила за печалями в ожидании своего мужика. Ее, избу, украшали, шили как невесту, ее расцвечивали да прибирали на праздники, ее подпирали бревнами да кольями в лихую годину. Не просто дом, а изба. И именно «от избы и до избы зашагали торопливые столбы» в свое золотое время.
И теперь, когда наша деревня становится другой, когда наступает новая пора ее молодости и когда у некоторых буйных головушек заходятся мысли отмахнуться от этого деревянного чуда и заменить его бетонным типовым жильем, где надо и где не надо, становится грустно. Нет необходимости все грести под одну гребенку, сметать все в одну кучу.
Русская изба со всеми удобствами, красотами, незаменимыми для жизни целебными уютами еще не один год или век послужит сельскому человеку, только строить ее нужно с основательностью, не бояться пофантазировать над ней, не страшиться как новшества, так и возврата к тому, что из ее удобств и праздничности к нашим дням уже утеряно. Не сторонятся же японцы, далеко своею техникой шагнувшие в двадцатое столетие, сохранять старую традиционную обстановку своих жилищ, приспосабливая их быт к новым условиям. И наша изба — создание не менее удобное, прекрасное, чем жилище японца, таитянина, скандинава, — еще не сказала своего последнего слова. Да и помимо всего прочего изба есть и будет одним из формирующих факторов поддержания, создания и совершенствования нашего национального характера. Лишить русского человека избы — все равно что надеть на него шотландскую юбку, хитон или сафари. Тем более что на Костромщине, Новгородчине и в других лесных областях мы видим, как охотно и с каким умением русский человек ставит себе новые красивые именно избы целыми деревнями.
А как изба вошла в быт и в жизнь, в фантазию художника! Не избы, а целые терема Рябушкина, где из заснеженных крыш вырастает белый шатер с золотыми куполами или изба с деревянной звонницей дремлет у подножия белокаменного храма; праздничные улицы Кустодиева; повседневные уютные и родные уголки деревень и сел Жуковского и простенькие, похожие на короткие припевки пейзажи Валентина Серова с розвальнями, конюшнями, покосившимися заборами; нарядные, исполненные здоровья и света картины Грабаря и, наконец, полотна Архипова с их царствами мощных скопищ изб на берегах озер или рек. Им близки по духу и по видению работы Рождественского, Ромадина, пейзажи Стожарова.
