Через месяц мы перенесли наш лагерь в центральную часть горной цепи, и хотя там тоже отсутствовала грунтовая вода, однако была обычная для такой высоты растительность, и мы с Питером собрали растений больше, чем вмещали паши прессы.
Питьевая вода была большой драгоценностью, поскольку ее приходилось доставлять из родника почти за пятнадцать километров в дополнение к недельному запасу, поступавшему из Кибвези. Когда приносили воду, мирная тишина лагеря нарушалась громкими голосами носильщиков, всегда шутивших, несмотря на то что им приходилось нести тяжелую ношу.
Казалось, что они чуть ли не боготворят Питера, подчиняются его распоряжениям с большей готовностью, чем приказаниям других членов группы, имевших гораздо больший опыт общения с африканцами! Это было для нас загадкой, пока мы не установили, что авторитет Питера объясняется тем, что он левша, а племена вакамба считают, что лев убивает свою добычу левой лапой, поэтому и носильщики полагали, что Питер наделен такой же силой. Другое его преимущество заключалось в том, что он иногда носил монокль; носильщикам монокль представлялся несказанным богатством.
Вакамба — единственное племя в Кении, украшавшее свою деревянную утварь резьбой. Они высоко ее ценили и очень редко продавали какой-нибудь ковшик, гребень или тотемную фигурку животного. Чтобы приобрести интересную вещь, приходилось упорно торговаться несколько часов. Однако менее чем за тридцать лет разные изделия вакамба стали предметом торговли, и теперь их продают на улицах Найроби, Лондона, Стокгольма и Нью-Йорка. На каждом изделии есть штамп, подтверждающий, что оно сделано руками вакамба. Но налаженное массовое производство резных фигурок лишает их индивидуального стиля прежних резчиков. И иногда я задаюсь вопросом: не вырождается ли дух, побуждающий художников к самовыражению, в результате того, что их произведения стали теперь источником доходов?
Переместившись в юго-восточную часть горной цепи, мы разбили наш лагерь у кромки тропического дождевого леса. Когда я скрывалась от палящих лучей солнца в полумраке леса, мне казалось, будто я иду под сводами прохладного купола, поддерживаемого какими-то странными колоннами. Кроны деревьев настолько плотно смыкались над головой, что почти не пропускали солнечных лучей, а влага, источаемая пышной растительностью, не успевала испаряться и каплями стекала с листа на лист до тех пор, пока не достигала земли, представлявшей собой рыхлую массу гниющих остатков растительности.
Тишина этого мира подавляла; лишь изредка она нарушалась звуками падающей ветки или далекими криками какой-либо птицы.
Мы проникали в лес постепенно, шаг за шагом, прорубая перед собой узкий проход. Для отбора образцов растительности Питер протягивал с одной из сторон от прохода в глубь подлеска десятиметровую бечевку и потом рассматривал — каждое растение вдоль нее. Когда нам хотелось пополнить свою коллекцию цветком, растущим на верхушке дерева, мы часто сбивали его стрелой из лука, сделанного по замыслу Питера.
Трудно представить себе больший контраст между нашими исследованиями в тропическом дождевом лесу и исследованиями тонкого слоя гумуса и укоренившихся на нем отдельных растений в районе нашего первого лагеря. Здесь обнаружить гумус нам не удавалось, поскольку он находился под толстым слоем гниющей растительности.
Несмотря на то что воздух в лесу был перенасыщен влагой, проблема воды для нас оставалась по-прежнему серьезной, и мы были вынуждены рано утром собирать росу с травы простынями и отжимать из них воду в сосуды.
Нам на помощь пришли носильщики из племени вакамба, обратив наше внимание на небольшое дерево, горький и вяжущий сок которого превращается в чистую питьевую воду, когда дерево начинает гнить. Питер определил, что это был дикий банан (род Musa). Лишь из одного такого дерева мы получили более двухсот литров жидкости. Это разрешило не только проблему питьевой воды, но и позволило спасти наше белье, ставшее уже довольно ветхим, — теперь его можно было постирать.
Совершая с Питером ежедневные переходы по труднопроходимой местности в поисках растений, я стала ощущать недомогание, но думала, что это результат моих физических нагрузок. Я мужественно терпела боли, однако через некоторое время ходить стало невозможно, и вскоре у меня произошел выкидыш. Не означало ли это, что каринтийский прорицатель был, в конце концов, прав? Меня это сильно угнетало.
После того как мы с Питером возвратились в Найроби, д-р Джекс-Блейк, редактор книги «Садоводство в Восточной Африке», собиравший в то время материалы для второго издания, и его жена Мюриель попросили меня познакомить их с моими зарисовками цветов. Меня это очень смутило, так как я не считала свои рисунки выполненными настолько хорошо, чтобы показывать кому бы то ни было, не говоря уже о таком знатоке, как Мюриель. Ей принадлежал великолепный сад в Уилтшире в Англии; ею было основано Общество садоводства Кении, а в Найроби создан замечательный сад из местных растений Восточной Африки. Я боялась показывать им свои рисунки, но теперь избежать этого было невозможно.
Джекс-Блейки долго изучали мои работы, а затем спросили меня, не пожелаю ли я иллюстрировать книгу «Садоводство в Восточной Африке». Я совсем недавно начала рисовать и не представляла себе, каким образом мне удастся справиться с такой задачей, поскольку выполнение ее потребовало бы отбора растений, произрастающих от уровня моря до горных вершин, и означало бы завершение всей работы в установленные сроки. Я высказала свои опасения, но Джекс-Блейки, успокоив меня, убедили начать работу. С первой же встречи мы стали с ними большими друзьями. Я проиллюстрировала и второе и последующие издания «Садоводства в Восточной Африке». Всего мною было проиллюстрировано семь книг по флоре Восточной Африки, в том числе несколько книг по деревьям и кустарникам.
Леди Мюриель, будучи сверстницей Омы, имела с ней много общего. Она была такой же душевной и мудрой женщиной, способной оказать моральную поддержку. А это мне иногда требовалось, потому что я с трудом приспосабливалась к английским нормам поведения. Если в Австрии эмоциональные порывы были вполне приемлемы и даже считались положительной чертой характера, то здесь на них смотрели с неодобрением. Более того, хотя к нам с Питером люди относились дружелюбно, но, поскольку он был швейцарцем, а я — австрийкой, нас, естественно, считали иностранцами, и я испытывала чувство отчужденности.
Чтобы укрепить мою уверенность в своих силах, Мюриель организовала выставку моих рисунков в Найроби. Они получили хорошую оценку, и несколько лет спустя она убедила меня показать их на выставке Королевского общества садоводства в Лондоне. За эти рисунки я получила золотую медаль Гренфел, и мне даже была предложена должность официального художника по цветам в Кью-Гарденс, но я отказалась от этого предложения, поскольку теперь мой дом был в Кении.
