Я, не торопясь поздоровавшись с Пиленкой, тихо спросил его, в чем дело.
— Да вот они, канальи, не хотят выходить на работу, — говорят, что сегодня «царский праздник», рождение покойного императора Николая (25 июня).
— Так почему же ты не объяснил им, в чем дело?
— Какое им, подлецам, объяснение! Их, скотов, надо передрать хорошенько, так это будет лучше всякого объяснения, и вперед научатся понимать, в чем дело и что бывает за бунт.
Видя, что он, по своей горячности, говорит вздор, который действительно может довести людей до бунта, я ни слова не сказав на это Пиленке, повернулся, пошел в общую камеру, ласково поздоровался с арестантами и спросил их, почему они не идут на работы.
— Да помилуйте, ваше благородие, сегодня царский праздник.
— Какой?
— Рождение государя императора, нашего батюшки, — ответили несколько голосов.
— Эх вы, школьники этакие! Ведь вы лучше нас знаете, что этот день праздновался прежде, а теперь нет. Ну, разве вы празднуете рождение Петра Великого?
— Никак нет!..
— Ну вот то-то и есть, а дурите!
— Так зачем же, ваше благородие, по сию пору стоит патрет батюшки Николая Павловича в самой конторе? — сказал один бойкий и сам улыбнулся.
— Вот видишь, голубчик, тебе и самому смешно стало, что ты сказал глупость, а еще умным мужиком считаешься! Ведь ты, поди, видел не раз, что в старых присутствиях и до сих пор висят портреты покойных императоров, да ведь вы их рождения не празднуете. Вам положено два праздника в месяц, вы и гуляете, никто от вас их не отнимает, и гуляйте с богом! А чего нельзя, того и просить не следует, ребятушки, — вот что!
— Так точно, ваше благородие! — сказали уже многие.
— Так-то так, да вот, видите, вы сами заводите глупости, а оно нехорошо, может из-за пустяков выйти худая история, поняли?
— Как не понять, ваше благородие! Хорошо понимаем, да, вишь, не одной матери детки, — сказал тот же и стал озираться.
Я пошел далее, но, встретив глазами хохла Марушку, страшного атлета, подошел к нему, ударил его по плечу ладонью и шутливо спросил:
— Ну, а ты, хохлина, отчего нейдешь? Ведь все равно и тут галушек нема.
— Який бис тут галушки! — сказал он шутливо, достал с полки свою шапку, рукавицы и весело добавил: — За мной дило не встане, я готов.
— Ну, а готов, так и ступай с богом, — сказал я и шутя, как доброго коня, повернул его за плечи. — Экий черт! — прибавил я, смеясь.
Он пошел тотчас к дверям, а за ним и вся тюрьма забрякала кандалами, понадела замусленные шапчонки и, галдя, вышла на двор. Затем каждый встал на свои места, ворота отворились и все арестанты, как один человек, пошли на работы. Кто-то из них затянул арестантскую песню:
Бывало, в доме преобширном,
В кругу друзей, в кругу родных…
Десятки голосов дружно подхватили излюбленный мотив задушевной песни, и еще долго раздавался он о дороги, ведущей прямо к промысловским разрезам.
— Вот подлецы-то! — сказал мне все еще бледный Пиленко и, закусив нижнюю губу, тихо отправился на свою квартиру…
— До свидания! — сказал я ему вслед.
— Ох, брат, извини!.. — пробурчал он сквозь зубы.
— На здоровье!.. — ответил я громко и пошел домой пить чай.
III
Придя домой, я застал Николая Геннадиевича уже за самоваром.
— Что там такое случилось? — спросил он тревожно.
— А ничего особенного. Варначки, как видно, не любят Пиленку и вздумали пошкольничать, а он, по обыкновению, обозлился да чуть не наделал целой истории.
— Так я и думал: он вечно суется туда, где его не спрашивают, и всегда останется с носом…
Тут отворилась дверь и к нам вошел Дудин.
— Чай да сахар! — сказал он, весело посмеиваясь.
— Милости просим, Василий Иванович! Садитесь-ка да выкушайте стаканчик, — приветствовал его Данилов.
— Ничего, можно-с, это не вредно, — сказал он, усаживаясь к столу.
— А я к вам! — обратился он, глядя на меня.
— Ко мне? Извольте, я слушаю.
— Пойдемте сегодня на солянку покараулить козуль. Я хотел было один, да, признаться, боюсь. Видите, иногда медведи подходят, так одному-то, знаете, неловко…
— Вот за это спасибо, Василий Иванович! Пойдемте, пойдемте! А я еще ни разу не карауливал и не понимаю, что это за штука.
— А штука простая, не головоломная, — да вот увидите!..
Мы тут же уговорились относительно всего, что нужно для такой охоты, и решили, чтоб вечером, около семи часов, отправиться на солянку. Прислуживающий у Данилова человек, слышав наш разговор, сказал Дудину:
— Напрасно, Василий Иванович, вы сегодня собираетесь.
— А что?
— Да, однако, дождь будет.
— Это почему ты узнал?
— А потому что сегодня с утра чушки повизгивают и таскают в гайно солому да сено.
— Мели больше. Экой барометр твои чушки! — сказал, смеясь, Дудин, отправляясь домой…
В условленное время Василий Иванович зашел за мной, и мы весело пошли, он с винтовкой, а я с «мортимером», заряженным картечью. Его козья солянка была очень недалеко от промысла и помещалась в небольшой падушечке, под маленькой горкой, на крохотной полянке, почти со всех сторон окруженной кустами и редким смешанным лесом.
Дудин рассказал мне все, что нужно, и мы уселись в сидьбу, загороженную тоненькими жердочками и прилегающей толстой валежиной громадной лиственницы.
Долго сидели мы в ожидании, тихо отмахиваясь от комаров, которые жалили немилосердно во все открытые части тела и заставили нас «закурить» гнилушки (задымить, зажечь), чтоб хоть сколько-нибудь отогнать этих кровожадных вампиров.
Вдруг откуда-то прибежала к нам ящерка, остановилась У согнутых колен Дудина, посмотрела на нас, как-то поводила головкой и забралась на его ноги. Он не шевелился и наблюдал, что будет дальше. Ящерка приостановилась и потянулась к его пазухе, тогда Василий Иванович не вытерпел, моментально схватил ее рукой и выбросил вон.
— Ах ты, шельма этакая! У меня там хлеб. Неужели она его услыхала? — сказал он тихонько.
— Надо бы еще подождать, — прошептал я.
— Что вы. Не вытерпеть: она бы залезла, проклятая! — говорил он вполголоса и затряс головой…
Начинало уже смеркаться. Но вот кое-где на небе стали появляться скученные темные облачка с белыми окраинами. Затем послышались раскаты отдаленного грома, и вскоре закропил дождик из образовавшейся тучи.
— Однако убираться поскорее домой, — сказал с досадой Дудин. — Это уж не охота, и никакого толку не будет.
— Отчего? Может, пройдет.
— Нет, Александр Александрович, видите, кругом затянуло мороком, а козуля в такое погодье нейдет…
