Попытался было Чеботарев поговорить об этом с начальником, но Колыванов коротко отрезал:
— Не твое это дело, Василий! Спор наш, мы его и рассудим!
Сначала казалось, что короткий отдых на кордоне удвоил силы. В первый после отдыха день они прошли восемнадцать километров. Но уже назавтра стало труднее, а третий день будто вконец вымотал их. И они скоро дошли до того состояния утомления, когда только воля и долг помогают человеку двигаться дальше.
Но Колыванов ежевечерне, после того как был разбит лагерь и заготовлены дрова на ночь, вынимал из нагрудного кармана дневник и принимался записывать сделанные за день наблюдения. Его, казалось, не брала усталость.
Остальные быстро засыпали, надеясь на то, что начальник, закончив свои дела, не забудет еще подкинуть в огонь сушняку, чтобы можно было поспать спокойно хотя бы два-три часа. И верно, Колыванов кочегарил почти всю ночь, оберегая покой спутников.
Он старался писать кратко, чтобы успеть отдохнуть, но слишком много было всего, что следовало заметить для себя. Большая Медведица, или «Олень на приколе», как называли ее остяки, медленно поворачивалась вокруг Полярной звезды. Распрямляя натруженные плечи, чтобы подбросить дров в костер, повернуть на другой бок подкатившегося к самому огню Чеботарева, укрыть потеплее Баженову, Колыванов вдруг замечал, что опять осталось мало времени для отдыха. Он торопился дописать свои заметки, досадливо потирая покрасневшие от едкого дыма слипавшиеся помимо воли глаза.
«22 октября, суббота.
Ночевка на р. Большой Кодыр, левый берег. Брод через Кодыр выбрали удачно, сначала перебрели протоку, потом основное русло. Дорога тяжелая, густая парма с завалами, их пришлось прорубать. Прошли двенадцать километров.
На всем протяжении левобережного хода хорошая надпойменная терраса, удобная для проведения трассы. Встретились три небольших скальных мыска, пройти их трассой не представит большого труда. Терраса сухая, сложенная из тощих суглинков или суглинков с галечником. Не заметил, где перешли в зону изверженных пород. Взял возле Завалихи образец №3 — два камня. Оставил на затесе лиственницы у мыска записку Иванцову, чтобы проверил границу этих пород.
23 октября, воскресенье.
Часть пути, совпадающего с течением Колчима, решили пройти на плоту. Плотничную работу взял на себя. Лундин и Чеботарев пилили бревна и таскали их к воде. Баженова делала проверочные ходы с барометром, чтобы определить подъемы в случае обхода скального мыса на пикете 2254. Среди дня подул сильный ветер, слышали треск падающих деревьев. Но все обошлось благополучно.
Днем шел дождь, а сейчас (22 часа) сыплется какая-то изморось.
За день проплыли пятнадцать километров. Не обошлось без приключений. Ниже Завалихи через всю реку — залом, и лишь у левого берега — перекат. Река на повороте с шумом уходит под залом. Едва успели подвалить к перекату. Перегоняли плот по колено в воде. Плот провели благополучно. Долина пока все еще проходит в пределах изверженных пород. На устьях мелких речек наблюдал граниты, диориты и гранодиориты в виде крупных обломков, плохо окатанных.
24 октября, понедельник.
Неудачный день. Плот бросили утром. В полдень вышли к р. Ним. Пошли с Чеботаревым искать переход. Оказалось, что река замерзла метров на двести. Ниже по течению она покрыта шугой, и перейти ее можно только по пояс в воде с переката на перекат. Нужно было делать мост, но поблизости не оказалось ни одного дерева, которое достало бы до противоположного берега.
Чеботарев предложил перейти по льду с шестами. Это чуть не стоило ему жизни. На середине реки он провалился и ушел под лед. К счастью, тонкие льдины разошлись, и с нашей помощью он выкарабкался на берег. Пришлось разводить костер и сушить его. Это задержало нас на два часа. Вечером на привале разговор о счастье…»
В дневнике Поливанова разговор о счастье остался только заметкой.
В этот день, перейдя Ним, они долго пробирались по увалам, заросшим густым лесом, и устали невероятно. С вершин увалов они видели горы.
Уже совсем стемнело, когда Лундин воткнул топор в сушину, огляделся и кликнул Колыванова:
— Борис Петрович, лучше места для ночлега не найти. Сушняку много, вода рядом.
Все остановились, сбрасывая мешки, натрудившие плечи. Но до отдыха было еще далеко. Сначала полагалось приготовить дрова, потом приготовить ужин, постели, уложить взятые за день образцы, сделать тьму разных дел и как можно быстрее, потому что от этого зависела продолжительность их отдыха.
Но вот дела были переделаны, все поужинали и сидели вокруг костра с кружками в руках, утоляя горькую жажду, мучившую их теперь постоянно, — так велика была усталость.
Чеботарев, задумчиво оглядевший всех при трепетном свете костра, вдруг оживился и сказал с прежней непосредственностью, о которой в последние дни уже стали забывать:
— На кого же мы похожи! Чисто братья-разбойники!
Колыванов, Лундин, Баженова, как по сигналу, оглядели себя и друг друга. Баженова быстро подобрала ноги в ободранных сапогах и запахнула куртку на груди, прикрывая прожженную полу. Лундин вытянулся во весь рост, раскинул могучие руки и закинул к темному небу широкое лицо. Колыванов выпрямился, опустив тетрадь, в которой записывал наблюдения за день.
— Так немного осталось! — сказала Екатерина Андреевна.
Лундин внимательно поглядел на нее и заметил:
— Немного, да самое трудное…
Чеботарев, как бы сам испугавшись того, что вызвало его легкомысленное восклицание, поторопился успокоить Баженову:
— Через неделю будем на алмазных приисках, а там на самолет и домой! — это прозвучало у него так вкусно и хорошо, словно дома их ждало бог весть какое счастье.
Колыванов молчал. В эту минуту он впервые подумал о том, как мало у них сил, чтобы благополучно закончить работу. То ли отвык он от Урала, то ли просто в этом году зима подступила раньше? Пока нет снега, они еще могут идти, а если начнется снегопад, мороз? И он невольно наклонил голову, чтобы никто не заметил его тревоги.
Взгляд Чеботарева остановился на поникшей, безмерно утомленной Баженовой. Василий с трудом отвел от нее глаза и тихо сказал:
— Вот думали, что после войны всем станет легче… А что вышло? То надо восстановить, это переделать, и опять не стало ни сна, ни покоя. Наконец все восстановили, еще краше построили, тут бы и отдохнуть, ан нет — новые времена, новые задания! То дорога в Китай, то на целину, то вот на Урал… И все спешно, все быстро. А теперь, когда о семилетнем плане заговорили, разве можно на передышку надеяться? Неужели вот так мы и будем торопиться всю жизнь, да еще и детям в наследство торопливость оставим?
