Утром Чеботарев встал очень задумчивым, тихим. Свертывая лагерь, готовя походные мешки, он все время наблюдал за Баженовой и Колывановым. Екатерина Андреевна была утомлена, словно и не спала. А Борис Петрович держался очень спокойно, деловито, нельзя было понять, оставила ли какой-нибудь след в его душе ночная беседа. Лундин вопреки обыкновению был хмур, сердит, словно стыдился вчерашней болтливости.
Весь этот день пошел неудачно. При очередной переправе через приток Нима они утопили мешок с сухарями — весь свой запас. Берега Нима в верховьях оказались непроходимыми, так как нагорное плато было завалено буреломом, а по кромке берега сползали скалы, преграждавшие путь. Увидав открытую воду, где не было ни шуги, ни льда, они пять часов потратили на изготовление плота. А проплыть на этом плоту удалось только три километра, дальше Ним окончательно стал. Плот бросили на пикете 2268. Это был уже четвертый за последние дни.
На вечернем привале они подсчитали все наличные запасы продуктов. Оказалось, что табаку хватит на три-четыре дня, мяса дней на шесть, соли было достаточно. Но не было главного — хлеба. Лундин предложил вернуться к отряду Иванцова, чтобы вместе идти дальше.
Чеботарев молчал по свойственной ему дисциплинированности. Баженова напряженно ждала, что скажет Колыванов. Таким образом, разговор шел только между Колывановым и охотником, хотя решалась судьба всего отряда.
— Осталось пройти всего восемьдесят километров, — сказал Колыванов. — Если все будет благополучно, мы сможем сделать этот путь за шесть-семь дней. Возвращение к Иванцову займет не меньше четырех. Поэтому я считаю, что надо идти.
— Теперь о благополучии говорить уже поздно, — хмуро сказал Лундин.
Чеботарев заметил про себя, что характер охотника стал портиться. Впрочем, характеры портились у всех, кроме, может быть, Екатерины Андреевны, которая все сносила молчаливо и покорно. Чеботарев даже сердился на нее за эту покорность. Лундин помолчал и, видя, что Колыванов не отвечает, добавил:
— Если снегопад застанет, мы не выберемся. В прошлом году двое геологов из Золотоуправления в этих местах умерли с голоду. Зверь теперь к югу уходит, в берлоги ложится, его не достанешь, а белкой не прокормиться, да и времени нет на охоту.
— Я не возражаю, — нетерпеливо сказал Колыванов, — чтобы вы с Баженовой вернулись. А мы с Чеботаревым пойдем дальше.
Екатерина Андреевна вскинула голову, внимательно поглядела на Колыванова и сказала:
— Вы, Борис Петрович, неправильно поняли Лундина. Он никого в трусости не обвиняет, так что делиться нам не к чему. Мне кажется, что это просто продолжение вчерашнего разговора…
— Какого разговора? — хмуро спросил Колыванов.
— А о счастье…
— Ну и что же?
— Мне тоже хочется сказать несколько слов…
— Вот-вот, скажите, Екатерина Андреевна, — мягко поддакнул старик.
— Видите ли, Семен, когда вы говорили о счастье, вам казалось, что счастье человеческое — это тихая спокойная жизнь, когда никто друг друга локтем не задевает, никто никуда не спешит, все дружелюбны и ласковы… Я не спорю, это очень хорошая жизнь… Но в том-то и дело, что человеку нужно значительно больше. Если такое время и настанет, все равно будут люди, которые найдут для себя работу потруднее. И делать ее будут за нас с вами, за тех, кто хочет отдыха. Ведь вот не остановили же вы сына… А вы, должно быть, держали его и в тепле, и в покое? — Она заметила, как окаменело лицо старика, и торопливо продолжала: — Я это потому говорю, что мы с вами оказались рядом с такими людьми, которых никакой покой не устраивает. С такими людьми идти рядом тяжело. Но если уж пришлось, надо постараться, чтобы наша доля не была легче, чтобы наша помощь была не в тягость… Вот почему я думаю, что мы все пойдем с Колывановым до конца, а какой будет конец, нам знать не дано. Будем надеяться, что все кончится хорошо.
Она говорила это так, словно Колыванова не было рядом. Лундин ответил:
— Я с вами пойду, Екатерина Андреевна, а куда — это вы укажете…
Колыванов встал, бледный, напряженный. Глаза его сузились.
— Я вас попрошу, Екатерина Андреевна, меня в святцы не записывать, акафистов и молебнов не служить. Мы находимся на работе, а не в церковной общине, и я вам не Серафим Саровский, а начальник этой экспедиции. И я приказываю вам возвращаться обратно вместе с Лундиным. Извольте немедленно собираться и завтра на рассвете выходите. Кстати, доставите карту и схемы, которые мы с вами сделали, тем более, что нам, как вы говорите, не дано знать, какой конец будет…
Последние слова он произнес, передразнивая Баженову, но вдруг запнулся и смолк. И Чеботарев заметил, что голос Колыванова дрогнул.
Утром Баженова и Лундин повернули обратно.
Прощание было сухим. Чеботарев, пожав руку Екатерине Андреевне, торопливо отошел вместе с Лундиным, чтобы не мешать Колыванову при прощании. Он еще надеялся, что эта женщина, так тронувшая его за дни трудной дороги, сможет снова найти путь к сердцу Колыванова. Но Екатерина Андреевна, едва пожав руку бывшего мужа, окликнула Семена и догнала его.
И так было грустно это прощание среди мертвого леса, что каждый невольно вернулся мыслями к прошлому. И очень хотелось понять прошлое Чеботареву, который меньше всех знал о тайных причинах, заставивших их предпринять этот тяжкий, почти трагический поход.
2
А начиналось все так хорошо!
Тряский грузовик наконец прибыл на место. Чеботарев легко спрыгнул на землю, пока другие пассажиры, неловко навалившись на борт, искали ногами колесо. Чеботарев, насмешливо оглядывая попутчиков, сказал:
— Вот и видно, граждане, что вы на целине не бывали! Там за такую посадку-высадку вас любой бригадир забраковал бы…
Длинношеий, сутулый, с маленьким, словно печеным, личиком человек, всю дорогу недовольно косившийся на Чеботарева, зло пробормотал:
— А здесь тебе не целина? Двести верст ни дома, ни дыма!
— Но и хлеб на такой целине не сеют, не жнут, на чужом живут! — поддразнил Чеботарев неполюбившегося ему человека. Тот промолчал, а его сосед, пожилой, с широким, добродушным лицом, на котором постоянно теплилась улыбка, остановил Чеботарева:
— Ладно, ладно, герой, не храбрись! Есть и у нас места, где на каждого молодца свой страх живет. Скажи лучше, по какому делу пожаловал? Кто же ты есть, человек божий, обшитый кожей, на наших не похожий?
И тут пассажиры, неторопливо разбиравшие свои пожитки, как-то все сразу обернулись к Чеботареву. Чеботарев торопливо одернул широкое пальто из добротного драпа, поправил кепку с большим козырьком и вдруг обратил внимание на то, что его спутники одеты иначе. И мужчины и женщины были в коротких, до колен, куртках, в ватных штанах, заправленных в сапоги.
