– Я даже представить не могу, как это – не думать всё время о том, чтобы беречь воду, – сказала матушка Бэкстер. – Вот уж двадцать лет так живу.
– Терпение, мать, – сказал Пенни.
Его лоб прорезали морщины. Джоди знал, что недостаток воды на участке был для отца горшим испытанием и создавал для него бóльшие трудности, чем для жены или сына. Если Джоди отвечал за дрова, то Пенни сам взваливал на свои узкие плечи воловье ярмо, прицеплял к нему две большие, тёсанные из кипариса бадьи и по песчаной дороге брёл с ними к провалу, где капля по капле нацеживались лужи воды, янтарно-жёлтой от лиственной прели, профильтрованной песком. Казалось, будто, взвалив на себя эту тяжкую повинность, Пенни просил у своих прощения за то, что поселил их на этой безводной земле, тогда как всего лишь в нескольких милях воды было сколько угодно в хороших колодцах, реках и речушках.
Впервые за всё время Джоди задался вопросом, почему отец выбрал именно это место. При мысли о лотках на крутом склоне провала, которые надо было прочистить, он почти пожалел о том, что они живут не на реке, вместе с бабушкой Хутто. И всё же миром – его миром – была росчисть, остров высоких сосен. Жизнь в других местах существовала исключительно в рассказах, как, например, в рассказах Оливера Хутто об Африке, Китае, Коннектикуте.
– Ты бы положил пару преснушек и мяса в карман. Ты ведь ничего не ел.
Джоди набил карманы, поднялся и пошёл к выходу.
– Ты давай к промоине, сын, а я приду, как только сниму шкуру с енота.
День был солнечный, ветреный, Джоди взял из сарая за домом мотыгу и побрёл к дороге. Тутовые деревья у изгороди зеленели остро. Двор скоро надо будет пропалывать. Дорожка от крыльца к калитке тоже нуждалась в прополке. Дорожка была обложена с боков кипарисовыми дощечками, но сорняки переползали через них, забирались под них и нагло разрастались среди амариллисов, которые были посажены по сторонам. Бледно-лиловые лепестки мелии опадали. Джоди прошёл по ним, подгребая их ногами, и миновал калитку. Здесь он остановился. Амбары неодолимо тянули к себе. Там мог быть новый выводок цыплят. Да и телёнок, наверное, выглядит иначе, чем вчера. Если придумать хороший предлог, можно на немножко отложить прочистку лотков, к которой он чувствовал всё возрастающее нерасположение. Но тут ему пришло в голову, что, если он побыстрее разделается с расчисткой, весь остаток дня у него будет свободный. Он вскинул на плечо мотыгу и вприпрыжку побежал к провалу.
Он похож на край света, этот провал, думал Джоди. Сенокрыл говорил, там пусто и темно и верхом ездить можно только на облаках. Но этого никто не знает. А вот подходишь к краю света, наверно, с таким же чувством, как и к краю провала. Сейчас он первый это проверит. Вот он обогнул угол изгороди. Вот сошёл с дороги на узкую тропу. С обеих сторон её теснил терновник. Он притворился перед собой, будто не знает о существовании провала. Он миновал кизиловое дерево. Оно было своего рода опознавательным знаком. Он закрыл глаза и беззаботно засвистал. Он медленно выставлял вперёд то одну ногу, то другую. Несмотря на всю свою решимость, несмотря на то что он крепко зажмурился, идти дальше с закрытыми глазами было сверх его сил. Он открыл их и с чувством облегчения сделал последние несколько шагов к краю известняковой промоины.
Целый маленький мир лежал у него под ногами, глубокий и вогнутый, словно большая чаша. Сенокрыл говорил, что это большой, как бог, медведь ковырнул лапой землю, откапывая корень лилии. От отца Джоди знал правду. Глубоко в теле земли бегут реки, они бурлят под поверхностью воронками и водоворотами, меняют направление – только и всего. Особенно много их в таких местах, как здесь, где проходят полосы известняка. До того как воздух тронет и отвердит его, известняк рассыпчат и рыхл. Время от времени, безо всякой причины, без предупреждения, возможно после долгих дождей, часть земной поверхности проваливается мягко, почти беззвучно, и то место, где когда-то, тёмная и невидимая, текла река, отмечается глубокой пещерой. Иногда провал бывает всего в несколько футов глубины и ширины. Провал на земле Бэкстеров был в шестьдесят футов глубиной и такой широкий, что Пенни не мог достать из своей старой шомполки белку на другом его краю. Был он такой круглый, словно кто нарочно его выкопал. Глядя а него, Джоди невольно подумал, что правда о его творении куда фантастичней, чем россказни Сенокрыла.
Провал этот был старше Пенни Бэкстера. Пенни говорил, что помнит ещё то время, когда деревья на его крутых откосах были немногим больше молодых деревцов. Теперь же они достигали внушительных размеров. Ствол магнолии, росшей вполвысоты на его восточном склоне, был в поперечнике с жерновой камень, на котором Бэкстеры мололи зерно. А ореховое дерево гикори – с ногу толщиной. Половину провала прикрывал шатром ветвей живой дуб. Вверх и вниз по крутизне буйно разрослись деревья помельче: ликвидамбр и кизил, железное дерево и падуб. Среди них, словно высокие копья, торчали гигантские папоротники. Джоди глядел в большой чашевидный сад, опушённый зелёными листьями, влажный и прохладный, всегда таинственный. Провал находился посреди засушливого скраба, в самой середине соснового островка, – его сочное зелёное сердце.
Тропа на дно ямы сбегала по западному склону. Она была глубоко врезана в песок и известняк годами и ногами Пенни Бэкстера, водившего сюда скотину на водопой. Даже в самую сухую погоду из земли тут не переставала сочиться вода; она каплями стекала по склонам и собиралась на дне в мелкий прудок. Вода эта была стоячая, и её постоянно взмучивали приходившие на водопой животные. Лишь свиньи Бэкстеров пили её и валялись в ней. Для другой же скотины и для собственных нужд у Пенни было хитроумное приспособление. На восточном, противоположном тропе склоне он вырубил в пластах известняка несколько лотков, в которых собиралась и задерживалась процеженная вода. Самый нижний лоток приходился на уровне плеч от дна промоины. Тут он поил корову и телёнка, а также лошадь. Сюда, молодым мужчиной, приводил он упряжку кремовых волов, с которыми расчистил свою землю. А несколькими ярдами выше он вырубил два лотка поглубже. Сюда его жена приходила с вальком и чуркой стирать бельё. Часть склона ниже от лотка была в молочно-белых размывах годами натекавшей мыльной пены.
Последним, высоко над водопойным лотком и лотками для стирки белья, шёл глубокий, узкий лоток, в котором собиралась вода для питья и приготовления пищи. Откос над ним был такой крутой, что никаким крупным животным невозможно было замутить в нём воду. Олени, медведи, пантеры – все они приходили по западной тропе и пили либо из прудка на дне, либо из лотка для скотины. Из самого верхнего лотка пили белки и случаем дикие кошки, по большей же части он оставался неприкосновенным, и только Пенни окунал в него черпак из тыквы, наполняя кипарисовые бадьи.
