Короче, в результате нашей бурной деятельности сад Мак-Турка стал все более напоминать жилище некоего гигантского паука, устроившего огромную ловчую сеть из шнуров и веревок. Кого тут только не было — и капибары, и броненосцы, и черепахи, не говоря уже о муравьеде! Чем более возрастало мое семейство, тем больше беспокоило меня отсутствие клеток — ведь нечего было и думать о том, чтобы отправить самолетом в Джорджтаун такую ораву… Как это там пишут в «Правилах авиационных перевозок» — «без специальных контейнеров и клеток». По совету Мак-Турка я связался по радиотелефону со Смитом — мой милый, хороший, пришли мне побольше ящиков и клеток самолетом, который прилетит за нами! Смит обещал выслать все необходимое и, когда с этим разобрались, в свою очередь задал вопрос: не водятся ли на реке Рупунуни крупные кайманы? Только что поступил заказ из одного английского зоопарка: добыть экземпляр, и самый здоровущий, какой только можно. Я легкомысленно ответил, мол, кайманов тут гибель, один крупнее другого, лови Я хоть прямо под окнами нашего дома! На этой оптимистической ноте разговор и закончился.
Но, как говорится, взялся за гуж, не говори, что не дюж! Дав отбой, я тут же побежал советоваться с Мак-Турком: как нам раздобыть этакого крокодилище, да еще чтобы самого большого? Мак-Турк сказал: поймать каймана можно с помощью петли, а лучшей приманкой будет тухлая рыба — против такого деликатеса не устоит ни один!
Итак, мы, не откладывая на завтра, во второй половине того же дня отправились за рыбой для приманки кайманов. Добычей нашей стали хорошо известные нам пираньи — вот мы и сквитались с ними за то, что их сородичи некогда сорвали нам заплыв в шляпах! Для доведения приманки до нужной кондиции мы разложили ее на жарком солнышке, еще и оставили на ночь. На утро рыбины были совершенно тухлые, так что даже ко всему привыкший муравьед и тот начал раздраженно пофыркивать. Вечером мы с Бобом отправились проведать приманку.
— Ничего себе! Ты уверен, что у кайманов такой извращенный вкус? — спросил Боб, прикрывая нос платком.
— Мак-Турк сказал — ему-то я верю! — что они предпочитают рыбу именно в таком виде. Ну и что? Нам с тобой хочется свеженькой рыбешки, а этим, видите ли, с душком подавай. На вкус и цвет товарищей нет!
— Так что… Ты требуешь, чтобы я посидел возле этой приманки всю ночь, поджидаючи каймана?
— Именно так. Впрочем, в воде они не будут так вонять.
— Буду надеяться, — сказал Боб. — Ну а теперь, если ты больше ничего не хочешь мне поведать, пойдем-ка подышим свежим воздухом!
Когда стемнело, мы, почти не дыша, отнесли приманку к реке и соорудили ловушку. Для этого мы соединили три длинные лодки, привязав нос одной к корме другой, и, перепрыгивая с одной лодки на другую, оказались на значительном удалении от берега. С борта последней лодки свесили вонючую приманку, а к скамейке привязали прочную веревку с петлей на другом конце, а петлю подвесили над водой на рогульке. Теперь оставалось спокойно ждать.
Дышать становилось все труднее. Воздух все больше пропитывался запахом тухлой рыбы, а мы не могли даже заглушить его табачным дымом: курить было нельзя. Не прошло и двадцати минут, как мы стали задыхаться. На воде серебрились лунные лучи, стая москитов с радостным звоном набросились на нас, а запах тухлятины крепчал и крепчал, пропитывая собою весь ландшафт.
— Ничего, дружище, не впервой! Что-то подобное я испытал в Маргейте, когда был там на каникулах, — прошептал Боб.
— Да что ты, запах-то не такой уж сильный!
— Может быть, и не такой уж сильный, зато такой изысканный, — сказал Боб. — Представляю, во что превратятся к завтрашнему дню мои носовые мембраны!
Мы сидели, всматриваясь в противоположный берег, пока не ощутили жуткую резь в глазах; дошло даже до того, что в каждом всплеске воды нам начал мерещиться кайман. Через три часа кайман и в самом деле появился и даже дерзнул подплыть к нам на тридцать футов; но то ли мы пошевелились, то ли его спугнуло что-то еще, в только он, не польстившись на лакомую приманку, развернулся и показал нам хвост — только его и видели. Нашего терпения хватило на целую ночь, но, едва забрезжил рассвет, мы, измученные и искусанные (хорошо хоть мошкарой, а не крокодилами!) с позором ретировались, поминая всех рептилий на свете. Когда мы пришли, Мак-Турк уже заждался нас.
— Ну что, ребята? — спросил он.
— Да безнадега, хоть самим в петлю лезть! — уныло отвечал я.
— Я так и знал! Ну да ладно, попробую сделать все, что в моих силах, — сказал он и ушел к реке.
Некоторое время спустя мы отправились на берег посмотреть, что же такое он задумал. Увидев достижение инженерного ума, я так и просиял — в который раз убеждаешься в правоте поговорки, что все гениальное просто! Ловушку он соорудил так: вытащил из воды две длинные лодки и поставил так, что между ними осталась узкая щель. В этот проход он и опустил петлю, так что всякому существу, дерзнувшему польститься на приманку, пришлось бы просунуть в петлю голову. Тронув приманку, животное сбрасывало веревку, которая удерживала в согнутом положении молодое деревце. Последнее выпрямлялось и затягивало петлю. Ну, а конец веревки с петлей Мак-Турк привязал к суку дерева, стоявшею на вершине небольшого утеса над бухтой.
— Сработает, — сказал Мак-Турк, с законной гордостью осматривая творение своих рук. — Чует мое сердце, что не далее как нынче ночью! А впрочем, не будем сейчас загадывать, но если он вообще польстится на приманку, то не ранее как ночью.
На закате дня мы с Бобом спустились к ловушке и, наладив ее, отправились прошвырнуться по саванне проветрить легкие. По небосводу, словно выточенному из зеленой яшмы, разбежались, будто прожилки, бледно-розовые облака, а гряда гор на горизонте выглядела подобно череде черных выпуклых спин разом выпрыгнувших из воды дельфинов. Расстилавшаяся под нашими ногами высокая трава напоминала огромную, обитую зеленым бархатом музыкальную шкатулку — это перекликались между собой звонкоголосые кузнечики, а издали, из прибрежного камыша, им вторил хор больших лягушек. Из-под самых наших ног вспорхнула пара земляных сов; бесшумно махая крыльями, они отлетели шагов на тридцать и, опустившись на землю, принялись торжественно ходить кругами, вертя головами и настороженно глядя на нас. Мы улеглись на красную, словно от солнечного жара, землю и залюбовались красками заката. Солнце опустилось за черту горизонта — и яшмовое небо стало сизым, будто голубиные крылья, а затем внезапно нахлынула чернота и замерцала мириадами огромных дрожащих звезд — подставляй ладошки, и они посыплются целыми гроздьями!
Когда взошла луна и осветила нам дорожку, мы побрели домой. Решили так: отнесем-ка наши гамаки к реке да подвесим между деревьями, чтобы не пропустить момента, когда ловушка сработает. Так мы и сделали — нашли подходящие деревья, подвесили гамаки и, поскольку все было пока тихо-мирно, отправились назад. Сытно поужинав и накурившись всласть — еще бы, ведь мы настраивались на целую ночь без курева! — мы поплелись опять к реке. Тропка было залита лунным светом, дюжина летучих мышей вычерчивала у нас над головами в теплом воздухе самые невероятные геометрические фигуры. Только мы подошли к реке, как до наших ушей долетел странный плеск.
— Что это? — спросил я.
— А именно? — спросил Боб.
— Да где-то что-то хлопает!
— Ничего не слышу!
Мы молча продолжили свой путь.
— Да вот же, снова! Неужели не слышишь?
— Что-то слышу, — ответил Боб, — но не пойму что.
— Похоже, это то самое. В ловушку кто-то попался, — сказал я и рванул к реке.
Добежав до берега, я увидел, что веревка, привязанная к мощному суку, туго натянута. Я зажег фонарь и увидел, что веревка задергалась и ушла глубже под воду, а у подножия утеса раздался жуткий шум — фырканье, плеск и какие-то глухие удары. Приблизившись к краю утеса, я глянул вниз.
В десяти футах под собой я увидел такую картину: лодки, поставленные коридором, широко разошлись, а в воде между ними лежал грандиознейший кайман из всех, каких только мне доводилось видеть. После предыдущих рывков он было успокоился, но едва на него упал луч фонарика, как все его гигантское тело вздрогнуло и согнулось в душ точно лук; огромная пасть открывалась и закрывалась, хлопая, будто дверь на ветру, а гигантский хвост ходил ходуном из стороны в сторону, вспенивая воду, словно пароходный винт, и глухо молотил о борта лодок. Вода бурлила, лодки раскачивались, огромная рептилия моталась, мотая хвостом, веревка натянулась как струна, a сук, к которому она была привязана, зловеще трещал. Приложив ладонь к стволу дерева, я почувствовал, как оно дрожит, выдерживая единоборство с кайманом. При виде такой картины меня мгновенно пронзила мысль, что зверь порвет веревку или сломает сук, и мы лишимся столь великолепного экземпляра. Поддавшись порыву, я сделал столь идиотский и опасный шаг, что сам теперь не понимаю, что меня толкнуло: я наклонился через край скал и, схватившись обеими руками за веревку, с силой потянул на себя. Кайман, почуяв натяжение, вновь замолотил хвостом и, в свою очередь, так рванул на себя веревку, что мое тело повисло в десяти футах над раскачивающимися лодками под углом сорок пять градусов, так что только мои носки касались края уступа. Еще чуть чуть — и я наверняка бултыхнулся бы в воду и уж точно оказался бы растерзан могучими зубами каймана или расплющен в лепешку одним ударом его невообразимого хвоста. На мое счастье, тут подскочил Боб и тоже схватился за веревку. Кайман бился и тянул на себя, мы с Бобом, едва удерживаясь на краю утеса, с не меньшим упорством тянули на себя, словно от этой игры в перетягивание каната зависела наша жизнь. Наверное, ни один утопающий так не цеплялся за соломинку, как мы за веревку. Улучив момент между рывками, Боб повернул ко мне голову:
