— Вот это да! — изрек мистер Кан. — Какая свирепая свинья, шеф!
Он уселся в тени и принялся обмахиваться большим красным носовым платком, а я тихонечко пролез в проход между хижинами и стал медленно приближаться к свинье, не двигаясь с места и не спуская с меня глаз, она время от времени клацала зубами и тихо пофыркивала. Подпустив меня к себе на расстояние шести футов, противни перешел в контратаку. А мне только этого и надо было, когда пекари подскочила ко мне, я схватил ее правой рукой за загривок, а левую, обмотанную брезентом, сунул ей прямо в пасть! Хрюшка в отчаянии сомкнула челюсти, но нет, брезент ей оказался не по зубам! Передвинув правую руку, я крепко обхватил ее жирное тело и воздел высоко над землей. Едва хрюшка почувствовала себя в воздухе, как весь ее боевой пыл мигом улетучился — она разжала челюсти и лишь подрагивала ножками, жалобно-прежалобно повизгивая. Я отнес ее в нашу хижину, поместив в такой ящик, откуда ей нипочем не убежать, и поставив туда блюдо, наполненное крошеными бананами и молоком. Хрюшка зарылась пятачком в предложенное кушанье и зафыркала от удовольствия. С тех пор она уже не устраивала нам таких фортелей и отнюдь не заявляла претензий на звание грозы джунглей — напротив, она сделалась до смешного ручной. Один только вид блюда, из которого ее кормили, вызывал у нее чувство неподдельного восторга — а она заводила радостную хрюкающую песнь, кончавшуюся только тогда, когда она зарывалась пятачком в лакомое угощение и набивала себе полную пасть. Она обожала, чтобы ее почесывали, и если процедура продолжалась достаточно долго, она заваливалась на бок и лежала неподвижно, зажмурив глаза и сладко похрюкивая от наслаждения. Мы окрестили ее Перси, и даже Боб привязался к ней — видимо потому, что помнил, какое удовольствие доставила нам, изрядно погоняв мистера Кана вокруг пальм.
Бедный мистер Кан! Он так старался быть полезным — во всяком случае, урвать себе толику славы при приобретении нового «экземпляра», пусть даже он не имел абсолютно никакого отношения к его поимке. Но чем больше он путался у нас под ногами и расточал свои золотозубые улыбки, тем больше он нас раздражал, а с недавних пор стал и вовсе несносен. Не будучи в силах пережить позора со свиньею, он преисполнился решимости реабилитировать себя в наших глазах и восстановить престиж. Он всеми силами старался забыть об этом эпизоде, но Перси оставалась постоянным, живым, хрюкающим напоминанием тому злосчастному дню, когда он, великий охотник Кан, был обращен в бегство на глазах у всей почтеннейшей публики. Однажды Кану представился-таки случай покрыть себя неувядаемой славой, и он ухватился за него обеими разжиревшими ручищами — но, видно, не судьба: хотел как лучше, а получилось как всегда.
А случилось вот что. Мы с Бобом провели весь день в походе по ручьям и вернулись домой усталые и голодные. При приближении к нашей хижине мы с удивлением увидели, как мистер Кан, танцуя, движется по пляжу навстречу нам, блистая в равной мере от пота и триумфа. Рукава у него были закатаны, как у ревностного работника, ботинки и брюки насквозь пропитаны речным илом: принимая таинственный вид, он что-то прятал за спиной. Его немыслимое пузо, не привыкшее к такой прыти, тряслось от каждого прыжка, а зубы так и искрились на солнце.
— Шеф, — сказал он, переведя дух, — догадайтесь-ка, кого я поймал! Ни за что не догадаетесь! Как раз то, что вы хотели! С ума сойти! Обещал — и вот оно!
Он вытянул свою огромную ручищу — в ней лежал некий бесформенный, липкий и весь покрытый пеной предмет. Приглядевшись, мы с Бобом увидели, что он слегка подрагивает.
— Что это? — врастяжку спросил Боб.
— Как что? — явно задетый, переспросил мистер Кан. — Это одна из тех птиц-плотников, которых мистер Даррелл так жаждал заполучить.
— Что я слышу! — завопил я. — Дайте-ка посмотрю поближе!
Мистер Кан вложил странный предмет в мои ладони, и он тут же намертво прилип к ним. При тщательном рассмотрении я убедился, что он действительно некогда был птицей.
— Так что же с ним произошло? — спросил я.
Мистер Кан разъяснил все без утайки — оказывается, не далее как нынче днем дятла неведомо каким ветром занесло в нашу хижину, и мистер Кан, обнаружив величайшее присутствие духа, бросился на него с сачком для бабочек. Он гонялся за ним кругами до тех пор, пока у бедной птицы голова не пошла кругом, и вот тут-то он ловким движением сбил его. Но как на грех в хижине стоял большой кувшин с черной патокой, и дятел угодил прямо туда, издав зловещий плеск. Мистера Кана это не смутило — он вытащил птицу из кувшина и понес ее, истекающую черной патокой, словно черной кровью, к речке, где принялся энергично отмывать и оттирать ей каждое перышко с помощью карболового мыла. Результат был налицо. Предмет, лежавший у меня на ладони, похожий на кусок тающих медовых сот, весь покрытый розовой пеной, некогда был очень красивой птицей — и вот что получилось, когда мистер Кан приложил к ней руку. До сих пор не могу понять, как она после этого прожила так долго, но бедняжка отдала концы у меня на ладони, в то время как мистер Кан гордо заканчивал свой рассказ. Когда я сказал, что его добыча — уже труп, и притом весьма неприглядный, он страшно разгневался и взирал на птицу так, будто она нарочно залетела в кувшин, чтобы досадить ему. После этой неудачи мистер Кан решил взять реванш и следующие два-три дня, невзирая на наши реплики и насмешки, кругами ходил по хижине с сачком наперевес, словно надеясь, что сюда залетит еще один дятел. Но напрасно. Впрочем, теперь мы уже знали, как можно заставить замолчать мистера Кана — стоило только перевести разговор на дятлов и диких свиней, и он тут же надолго замолкал.
Глава восьмая
Жаба с кармашками
Уж так получилось, что по крайней мере половину всех часов, прожитых нами в краю ручьев, мы провели на плаву. Фактически мы и жили на острове, окруженном со всех сторон сетью проток, различных по ширине и глубине, но образующих вместе замысловатую систему водных путей. Таким образом, исследовать окружающую местность можно было только на лодке. Днем мы уплывали в дальние походы к забытым Богом индейским поселениям, а по ночам обшаривали протоки вокруг нашей деревни в поисках представителей здешней ночной фауны.
Очень скоро мы сделали открытие, что водные дороги вокруг нас кишат детенышами кайманов, и притом трех различных видов. Они достигали в длину от шести дюймов до трех-четырех футов, особых проблем с их содержанием не было — а чего нам еще желать? Мы обнаружили, что ловятся они лучше всего ночью с помощью фонаря: днем они сохраняют бдительность и не подпускают к себе, а ночью их легко ослепить сильным пучком света. Выходили Мы в такие экспедиции обычно предвечерней порой — одно наслаждение плыть в каноэ по тихим, безмолвным протокам, вода в которых еще хранит солнечное тепло! На корме восседает гребец-индеец, а мы с Бобом балансируем на носу Наше вооружение состоит из сильного фонаря, нескольким прочных мешков и длинной палки с петлей на конце. Суденышко скользит по водной глади, а мы напряженной всматриваемся в даль. Но вот пучок света выхватывает пару огромных рубинов в оправе из водных растений и листьев лилий. Жестом мы показываем гребцу направление движения, и он, бесшумно вонзая в воду весло, медленно, плавно ведет каноэ к цели по неподвижной поверхности воды; так улитка ползет по оконному стеклу. Чем ближе к паре светящихся как угли глаз, тем тише ход; вот уже считанные футы отделяют нас от водяных растений, из которых высовывается голова каймана. Направляя пучок света ему прямо в глаза, мы дюйм за дюймом опускаем петлю, осторожно накидываем ему на шею — маневр, требующий солидной практики, но, раз освоенный, удается без труда. Но вот петля надета кайману на шею, заведена дальше выпученных глаз — теперь не зевай, рывком поднимай палку, и вот кайман зеленой ракетой взвивается в воздух, бьется в петле, бешено извивается и хрюкает как поросенок! Правда, не каждая такая атака завершается успехом — порою пилот не рассчитывает скорость, и каноэ врезается в кромку водяных растений. Тогда раздается громкий всплеск, голова каймана исчезает, и на поверхности в переплетении водорослей остается лишь рваная прореха с блестящей водой.
Однажды ночью мы особенно отличились в ловле кайманов — наши мешки быстро наполнились, и со дна суденышка раздавался такой хор хрюкающих и пыхтящих голосов, что все непойманные кайманы на много миль вокруг были распуганы и продолжать ловлю стало невозможно. Поскольку время было еще, как говорится, детское, мы решили отправить каноэ с уловом в деревню и подождать его возвращения. Итак, мы высадились на подходящем травянистом берегу, каноэ под аккомпанемент хрюканья и пыхтенья взяло курс на деревню, а мы с Бобом медленно побрели вдоль воды в поисках лягушек.
