— Что… что будет? — спросил Маленький Тумай.
— Будет! Будет самое худшее, что может быть. Петерсен-сахиб сумасшедший. Иначе, зачем бы ему охотиться на этих диких дьяволов? Чего доброго, он заставит тебя сделаться ловцом слонов, и ты будешь спать где попало в этих заражённых лихорадкой джунглях, а в конце концов тебя затопчут до смерти в кхеде. Счастье ещё, если эта глупая проделка обойдётся благополучно. На следующей неделе ловле конец, и нас, жителей равнин, отправят назад, на наши стоянки. Тогда мы пойдём по гладким дорогам и позабудем всю эту охоту. Но, сын, я сержусь на тебя за то, что ты путаешься в дело, заниматься которым пристало лишь этим грязным ассамским[47] лесным жителям. Кала-Наг никого не слушается, кроме меня, и мне поневоле приходится лезть вместе с ним в кхеду, но он боевой слон и не помогает привязывать пойманных. Поэтому я спокойно сижу на нем, как подобает махауту, — не простому охотнику, а махауту, говорю я‚ — человеку, который, выйдя в отставку, будет получать пенсию. Неужели отпрыск рода Слоновых тумаев будет растоптан под ногами слонов в грязи кхеды? Скверный! Дрянной мальчишка! Недостойный сын! Ступай, вымой Кала-Нага, осмотри его уши и пощупай, не впились ли колючки ему в ноги, не то Петерсен-сахиб непременно поймает тебя и Сделает диким охотником — следопытом слоновых тропинок, лесным медведем… Ва! Стыдись!.. Ступай!
Маленький Тумай ушёл, не говоря ни слова, но, осматривая ноги Кала-Нага, рассказал ему о всех своих горестях.
— Ничего, — говорил Маленький Тумай, отворачивая края огромного правого уха Кала-Нага, — Петерсену-сахибу сказали, как меня зовут, и может быть… может быть… может быть… кто знает? Хай! Вот я и вытащил большую колючку!
Следующие несколько дней ушли на то, чтобы собирать всех слонов в одно стадо, вываживать недавно пойманных диких слонов между двумя ручными слонами (это делалось для того, чтобы на обратном пути вниз, на равнины, с ними было поменьше хлопот) и подсчитывать одеяла, верёвки и разные вещи, истрепавшиеся или потерянные в лесу.
Петерсен-сахиб приехал на своей умной слонихе Падмини; последнее время он рассчитывался с охотниками в других лагерях среди гор, потому что охотничий сезон подходил к концу, и здесь тоже писец-туземец сидел теперь за столом под деревом и выдавал жалованье погонщикам. Получив деньги, каждый возвращался к своему слону и становился в ряд, готовый тронуться в путь. Ловцы, охотники, загонщики — люди, занимавшиеся регулярной охотой на слонов и круглый год жившие в джунглях, — сидели на слонах, составлявших кадровый отряд Петерсена-сахиба, или стояли, прислонившись к деревьям, с ружьями в руках; они насмехались над уезжавшими погонщиками и хохотали, когда недавно пойманные слоны вырывались из строя и убегали.
Большой Тумай подошёл к писцу вместе с Маленьким Тумаем, державшимся позади, и Мачуа-Апа[48], главный следопыт, сказал вполголоса своему приятелю:
— Вот, наконец, мастер по слоновой части. Жалко ссылать этого молодого лесного петушка на равнины, где он весь вылиняет.
Надо сказать, что у Петерсена-сахиба был недюжинный слух, как и подобает человеку, который должен прислушиваться к самому бесшумному из всех живых существ — дикому слону. Растянувшись во всю длину на спине Падмини, он обернулся и сказал:
— Что там такое? Не знал я, что среди равнинных погонщиков найдётся человек, который ухитрился бы связать верёвкой хотя бы мёртвого слона.
— Это не взрослый человек, а мальчик. Он вошёл в кхеду во время последней погони и бросил Бармао — вон тому человеку — верёвку, когда тот старался отогнать от матери вон того слонёнка с пятном на плече.
Мачуа-Апа показал пальцем на Маленького Тумая, и Петерсен-сахиб взглянул на него, а Маленький Тумай поклонился до земли.
— Он бросил верёвку? Да он меньше колышка в загородке. Как тебя зовут, малыш? — сказал Петерсен-сахиб.
Маленький Тумай так испугался, что не мог вымолвить ни слова, но Кала-Наг стоял позади него, и, когда Тумай сделал знак рукой, слон, схватив его хоботом, поднёс ко лбу Падмини, так что мальчик очутился прямо перед великим Петерсеном-сахибом. Тогда Маленький Тумай закрыл лицо руками: ведь он был ещё ребёнок и, когда дело не касалось слонов, был застенчив, как всякий ребёнок.
— Охо! — произнёс Петерсен-сахиб, улыбаясь из-под усов, — а зачем ты научил своего слона вот этой штуке? Не затем ли, чтобы тебе было легче таскать зелёную кукурузу с домовых крыш, когда початки её разложены там для просушки?
— Не зелёную кукурузу, Покровитель Бедных, а дыни, — сказал Маленький Тумай, и все люди, сидящие вокруг, громко расхохотались. Почти все они в детстве учили своих слонов поднимать их на хоботе. Маленький Тумай висел в воздухе на восемь футов выше земли, но ему очень хотелось провалиться на восемь футов сквозь землю.
— Это Тумай, мой сын, сахиб, — сказал Большой Тумай, хмуря брови. — Он очень скверный мальчишка, и он кончит тем, что попадёт в тюрьму, сахиб.
— В этом я сомневаюсь, — сказал Петерсен-сахиб. — Мальчик его лет, не побоявшийся пробраться в кхеду, набитую слонами, не попадёт в тюрьму. Смотри, малыш, вот тебе четыре аны на сласти за то, что под этой пышной шапкой волос у тебя есть голова на плечах. Со временем ты, быть может, тоже будешь охотником. — Большой Тумай нахмурился пуще прежнего. — Но запомни, что детям не следует играть в кхедах, — продолжал Петерсен-сахиб.
— Неужели я никогда больше не войду туда, сахиб? — спросил Маленький Тумай с глубоким вздохом.
— Войдёшь, — улыбнулся Петерсен-сахиб, —— когда увидишь, как пляшут слоны. Это будет самое подходящее время. Увидишь, как пляшут слоны, приходи ко мне, и я позволю тебе входить во все кхеды.
Снова раздался взрыв хохота, потому что эти слова — шутливая поговорка, известная в среде охотников, и говорят её, когда хотят сказать «никогда».
В глубине лесов таятся огромные голые ровные поляны, их называют бальными залами слонов, но находят их лишь случайно, и ни один человек не видал, как пляшут слоны. Когда какой-нибудь погонщик хвастается своей ловкостью и храбростью, другие погонщики говорят ему: «Ты, чего доброго, скажешь, что видел, как пляшут слоны?»
Кала-Наг спустил на землю Маленького Тумая, и тот, снова поклонившись до земли, ушёл вместе с отцом, отдав серебряную монету в четыре аны[49] своей матери, няньчившей его маленького брата. Затем все они уселись на спину Кала-Нага, и вереница слонов, ворча и визжа, двинулась вниз по горной тропе к равнинам. Поход был очень беспокойный из-за новых слонов, которые упирались перед каждым бродом, так что их приходилось умасливать или колотить каждые две минуты.
