— Это очень ловкая штука, и я, конечно, никогда не смогу сделать ничего подобного.
— Ну, тогда я тебя съем, — воскликнула змея.
— Минутку! Я не смогу сделать того, что ты, но я сделаю нечто такое, чего никто не сделает.
— Что же это?
— Я исчезну.
— Как так? — воскликнула змея, подскочив от удивления. — Исчезнешь, не выходя отсюда?
— Да, не выходя отсюда.
— И не спрятавшись в земле?
— И не спрятавшись в земле.
— Ну что ж, давай попробуй. А если ты этого не сделаешь, я сразу же съем тебя, — сказала змея.
Дело в том, что пока волчок кружился, пчела успела осмотреть всю яму. Посреди нее она заметила маленький кустик, вернее даже не кустик, а травку с большими листьями.
Пчела подползла к этой травке, стараясь не дотрагиваться до нее, и сказала:
— Теперь наступила моя очередь, сеньора Змея. Будьте любезны, отвернитесь и сосчитайте до трех. Как только вы скажете «три», можете искать меня повсюду. Меня уже не будет!
Так и случилось. Змея быстро сосчитала до трех, проговорив: «Раз, два, три…» — обернулась и широко-широко разинула пасть от удивления. В яме никого не было. Змея посмотрела вверх, вниз, вправо, влево, обшарила все уголки, осмотрела травку, пощупала языком все вокруг. Напрасно: пчела исчезла. Тогда змея поняла, что хотя ее проделка с волчком была ловкой, но пчелкина загадка была позаковыристее. Что она сделала? Где спряталась? Никак не угадаешь!
— Ладно, — проговорила наконец змея. — Сознаюсь: проиграла. Где ты?
И тогда откуда-то из глубины ямы раздался тоненький, едва слышный голосок — это был пчелкин голосок.
— А ты мне ничего не сделаешь? — спрашивал голосок. — Я могу верить твоей клятве?
— Да, — ответила змея. — Клянусь, ничего. Где ты?
— Здесь, — откликнулась пчелка, внезапно появляясь из свернутого в трубочку листика.
Что же произошло? А очень просто. Травка, в которой спряталась пчела, называется «недотрогой». Здесь, в Буэнос-Айресе, тоже немало ее растет. Листики ее свертываются трубочкой от малейшего прикосновения. А то, что мы рассказываем, происходило в Мисьонес, где вообще очень богатая растительность, и потому листочки у «недотроги» очень крупные. И вот когда пчела прикоснулась к листику «недотроги», он свернулся и скрыл нашу приятельницу от глаз врага.
Змея не была наблюдательна и не знала этих свойств травки «недотроги», но умная пчелка давно уже изучила их и теперь воспользовалась ими, чтобы спасти свою жизнь.
Змея ничего не сказала, но так разозлилась на пчелу за свое поражение, что бедной гостье не раз приходилось за ночь напоминать змее о данном ею слове.
Наступила длинная, бесконечная ночь, которую змея и пчела провели, забившись в самый дальний угол и прислонившись к стене ямы, потому что разразилась сильная гроза и вода рекой текла в яму. Было очень холодно и темно. Змея то и дело чувствовала неудержимое желание наброситься на пчелу, и у той каждый раз душа уходила в пятки. Никогда в жизни не думала пчела, что ночь может быть такой холодной, длинной и страшной. С тоской вспоминала она о своей былой жизни в теплом, уютном улье и жалобно тихонько плакала.
Когда наступил день, и выглянуло солнышко, пчела вылетела из ямы и снова залилась слезами, подлетев к своему улью, построенному трудами всего семейства.
Пчелы-сторожа, не говоря ни слова, пропустили ее. Они прекрасно поняли, что если пчела возвратилась, то больше она уже не будет гулякой, лентяйкой и бездельницей, ведь жизнь за одну только ночь дала ей суровый урок и научила многому. Так оно и было. После этой ночи никто из пчел в улье не собирал столько пыльцы с цветов и не приносил столько меда, сколько эта пчела.
А когда наступила осень, а с ней и последний день жизни нашей пчелки, она выбрала свободную минутку, чтобы сделать последнее наставление молодым пчелкам, окружавшим ее:
— Не столько наша смекалка, сколько наш труд делают нас такими сильными. Я всего лишь один раз воспользовалась своей смекалкой, когда была в опасности моя жизнь. Но мне не нужно было бы хитрить, если бы я, как и все, добросовестно трудилась. Я не меньше уставала, летая целый день без дела, чем потом во время работы. Раньше мне не хватало сознания своего долга, — я приобрела его в ту памятную ночь.
Трудитесь, подружки, думая о том, что цель наших усилий — счастье всех — превыше усталости каждого из нас в отдельности. Люди называют это идеалом, и они правы. И не должно быть на свете иной философии, чем эта.
Было десять часов вечера; стояла удушливая жара. Ветер стих, и черное, как уголь, предгрозовое небо тяжело нависло над сельвой. Время от времени, рассекая непроглядный мрак, на горизонте вспыхивали молнии и слышались глухие раскаты грома; но шумный тропический ливень был еще далеко.
С медлительностью, свойственной ядовитым змеям, Лансеолада осторожно скользила по тропинке среди зарослей белого дрока. Это была на редкость красивая полутораметровая ярара{19}, покрытая с боков — чешуйка к чешуйке — ровными черными зубцами. Она пробиралась вперед, ощупывая дорогу раздвоенным кончиком языка, который, как известно, у змей служит органом осязания.
Лансеолада вышла на охоту. На перекрестке двух троп она остановилась, свернулась не спеша клубком, поерзала немного, чтобы поудобнее устроиться, и, медленно опустив голову на кольца своего гибкого тела, замерла в ожидании.
Минута за минутой прошло пять часов, Лансеолада ничем не выдавала своего присутствия. В эту ночь ей не везло! Начинало светать, и она уже собиралась уйти ни с чем, как вдруг изменила свое решение. Прямо перед ней, на бледном предрассветном небе отчетливо выступала огромная неподвижная тень.
— Проползу-ка я около Дома, — прошептала ярара. — Вот уже несколько дней, как оттуда доносится шум… Надо быть начеку…
И она осторожно заскользила в сторону тени.
Дом, который занимал внимание Лансеолады, был старым деревянным бунгало, еще сохранившим следы побелки. Вокруг виднелось несколько навесов. С незапамятных времен здание было заброшено, и в нем никто не жил. А теперь оттуда слышались непривычные звуки: топот ног, лязг железа, ржание коней — все говорило о присутствии человека. Плохо дело…
Однако опасения следовало проверить, и это удалось Лансеоладе гораздо раньше, чем она ожидала.
До слуха змеи донесся протяжный скрип открываемой двери. Она вытянула шею и при свете занимавшейся зари увидела высокую плотную фигуру, которая двигалась по тропинке в ее сторону. Шум шагов — твердых, уверенных, гулких шагов — издалека возвещал приближение врага.
