Вскоре в магазин вошли два молодых парня. Одеты они были в полупальто, валенки и ушанки. Они держали себя с той забавной важностью, которой отличаются студенты и солдаты, приехавшие на побывку.
Один из них равнодушно окинул полки и негромко сказал:
— Вряд ли тут чего есть.
— Пока шофер заправляется, все равно делать нечего, — сказал другой. — А вообще не скажи, вот в таких-то захолустных магазинах как раз и попадаются хорошие книги.
Они пошли вдоль полок, и у Галины Серафимовны торопливо забилось сердце: ей захотелось, чтобы ребят непременно что-нибудь заинтересовало. Только почему они не заметили, что в ее магазине устроен открытый доступ к книгам, как это теперь принято в городах.
Ребята брали книги с полок, просматривали их и неизменно ставили на место. Потом второй подошел к Галине Серафимовне и спросил:
— Нет ли у вас «Японской поэзии»?
Галина Серафимовна растерялась.
— Знаете, такой красный томик. Там еще очень короткие стихи.
— Толстый? — спросила Галина Серафимовна.
— Ну, страниц так пятьсот.
— Постойте, подумаю, — попросила Галина Серафимовна. — У нас этот сборник был. Но все разобрали. Может, осталось где. Зайдите после обеда.
— Пожалуйста, посмотрите. Вы сделаете нам большое одолжение, — обрадовался парень. — Если машина задержится, мы зайдем.
В обед, придя домой, Галина Серафимовна прямо с порога направилась к этажерке. Она быстро нашла коренастый томик в богатом красном переплете. Эту книжку привезла в каникулы ее дочь Клава, да так и забыла. Галина Серафимовна сунула томик в карман пальто, не раздеваясь, похватала холодца, запила квасом и поспешила в магазин.
Возле снежной бабы все толпились собаки. Они лаяли, глядя на кепку. Кепка намокла, и с козырька ее стекали светящиеся чистые капли.
Галина Серафимовна отперла магазин, села возле печки на табуретку и стала ждать. Никто не приходил. От близкого огня и ослепительного света полдня ласково закружилась голова. Потянуло ко сну. Галина Серафимовна наугад раскрыла томик и прочитала:
Я в весеннее поле пошел за цветами,
мне хотелось набрать там фиалок душистых,
и поля показались так дороги сердцу,
что всю ночь там провел средь цветов до рассвета.
Галина Серафимовна закрыла книжку и вспомнила, как в молодости ходила по ягоды за Ветлугу, и заблудилась, и весь день с легким сердцем бродила по лесам. Ночевала она в бору на теплой жесткой траве и все боялась сквозь сон, что придет медведь.
Она опять раскрыла томик и увидела крошечное стихотворение:
Старый колодец в селе,
рыба метнулась за мошкой…
Темный всплеск в глубине.
Она удивилась: почему колодец — и рыба. Но в примечании прочла, как японцы, чтобы уберечь воду от порчи, пускают в колодец карпов. «Ишь какие», — подумала Галина Серафимовна.
В это время пришел какой-то старичок за брошюрой о помидорах. Потом забежал мальчик за цветными карандашами. Пришли девушки из детского сада. Они купили плакаты.
За окнами тихо мерк день. Снежная баба заледенела, и козырек ее покоробило. Собаки уже не вертелись возле магазина, они разбежались по дворам и лаяли где-то вдалеке.
Галина Серафимовна поставила томик на полку, туда, где у нее размещалась поэзия. Она поставила книжку так, чтобы издали можно было ее заметить и разобрать заглавие.
Она вышла из магазина, закрыла ставни, повесила замок и встала на крыльце. Невдалеке за школой дети катались с горы на лыжах и санках. С этой горы когда-то каталась и Галина Серафимовна, лыжи тогда были только у охотников, а дети бегали с салазками.
На горке стояла девочка в длинном сером пальто, ушанке, на лыжах. Она никак не смела скатиться. Шапка на ней была надета боком, одно ухо торчало, как козырек, и девочка была похожа на похудевшую снежную бабу. Сзади к девочке подбежал малыш и толкнул. Девочка вскрикнула и покатилась. Она съехала благополучно, и когда лыжи остановились, взмахнула руками и упала. На горе захохотали.
Вечер быстро прятал гору и детей в сумерки. Галина Серафимовна все стояла на крыльце магазина, глядела на детей и все старалась припомнить какое-то странное стихотворение из давешней книжки, но никак не могла. Там что-то говорилось о человеке, который стоит на берегу и держит в ладони песок и старается сжать его, а песок течет. Галина Серафимовна старалась понять, отчего ей хочется вспомнить это стихотворение, и решила завтра найти его и перечитать.
Травянистый проселок с глубокой влажной колеей пошел высоко в небо. Что-то ласково захрустело под ногами и как будто рассыпается. Конечно, это рыжики, Как тесно забили они колею, сбежались и смотрят из-под шагов. И ели, молодые, робкие, столпились вдоль дороги и тоже смотрят.
Признаю́т?
Нет, не признаю́т.
Проселок вышел на угор, чуть ниже гладких растянутых облаков. Три сосны стоят вдалеке. Длинные, обхватистые, подняли сосны широкие руки и все цепляют облака, удержать стараются. А облака не удержишь, идут над угором и не оглядываются.
Знакомое старое место. Знакомое и вроде незнакомое. Все так. Как в юности. И все не так. Заросло мелколесьем, а сосны те самые. Багровые, словно огонь по стволам идет.
Тут уж и деревня где-то рядом.
И вдруг — словно кто-то окликнул.
Павел Петрович остановился и стал озирать местность, присматриваться. Вокруг березник, чуть поверху тронутый желтизной. Глубина березника пахнет осенью, кисловато и холодно, будто сентябрь пришел, но прячется, боится выйти из лесу и показаться на дороге.
И Павел Петрович догадался, вспомнил, что ли: здесь и стоял тогда стог над оврагом, из которого подняла сейчас Павла Петровича дорога. А двадцать пять лет назад припорошен был стог осенним снегом, и по мелкому сугробу проложен был к нему от деревни заячий след. Тогда ночью прибежала в избу Анна в валенках на голу ногу. И по тому заячьему следу бежал Павел Петрович, Пашечка, на ходу застегивая штаны, натягивая рубаху и полушубок. Он долго сидел потом под стогом, слушал взвизгиванье мерзлой дороги под конскими шагами и затем громкий стук в ворота.
«Интересно, стоит изба или нет?» — подумал Павел Петрович и размашисто зашагал на угор из березника к соснам.
И сосны пошли навстречу, поднимаясь в небо голыми обвремененными стволами, которые горели, словно по ним шел огонь. Вот сосны выступили из-за опушки, из-за поворота дороги, стоя среди угора. А деревни не было.
