Я уже имел визу на загранплаванье и бескорыстного морского друга Володю Малкова, который стал капитаном на «Вольфраме». На этом пароходе, не появись Шкляра, я собирался совершить кругосветное путешествие. Не буду все валить на Шкляру, но он не отвязался от меня, пока не посадил в экспресс «Россия». Сам же выкинул фортель: заняв у меня деньги, поменял поезд на самолет. Улетел в Москву, отдав на хранение экземпляры своих морских стихов, - на случай воздушной катастрофы. Я не знал еще, что с сухогруза «Брянск» мой первый капитан Карл Генрихович Гроссман, эстонец, аристократ, из семьи потомственных моряков, прислал Бате в Шклов великолепное по стилю, сдержанности и благородству письмо. В нем старый капитан благодарил отца за сына-моряка. Батя, слыхом не слыхавший, где я, читал, удивляясь. Письмо это я могу считать единственным приобретением после первого плавания. В то время как Шкляра привез новые стихи. Я ему наказывал там: «Пиши, я буду за тебя работать. А если тебе море наскучило - уезжай. Зачем мне за тебя краснеть?» Он и уехал с кучей стихов, прихватив по зоркости и сходному, заимствованному у него мироощущению, и те наблюдения, что я тайно откладывал себе в копилку. В отместку я готовился использовать его строку для названия приключенческой повести: «Прописан в Тихом океане». Шкляра, наверное, будет возражать против грабежа, но куда он денется?
Шкляра знал мою Наталью, и теперь, настраивая в ее сторону взгляд, я мучаюсь угрызениями совести. Можно ли объединять их и видеть в обоих все свои несчастья? Не совершу ли я святотатства, помимо стилистической неувязки, сближая, пусть чисто эмпирически, людей, совершенно противоположных по отношению ко мне?
Да я совершу, что угодно! И я на это пойду, если только так у меня и связывается…
Можно только удивляться! Я сейчас начинаю повторяться: угол высящегося пединститута, ДСО «Спартак», я весь в розысках тренера Чагулова перед боем. Ищу его в Пожарном переулке, задерживаюсь возле ворот пожарной команды, где бравые ребята в касках рубятся в домино… Вдруг я вижу Наталью, она спускалась в переулок в расстегнутой шубке, держа в руке веточку вербы, отдаленно напоминая булгаковскую Маргариту, если б у Маргариты была дочь и та пошла по стопам матери, повторив историю с Мастером. Никакая Наталья не была Маргарита и не нуждалась ни в каком Мастере! Она даже отрицает тот факт, что шла с веткой вербы… Она права: с веткой вербы и не в тот день прошла другая моя знакомая… Что удивительно? С той девушкой мы, даже не поцеловавшись, расстались счастливейшими влюбленными! И такое со мной бывало. У нее я и отнял ветку, передав Наталье, и не отделял ее от этого образа.
Идя, не дойдя до меня несколько шагов, Наталья, взмахнув веткой, упала, - как судьба ее сразила наповал! Как ни спешил вернуться в зал, ей помог подняться. Заботливо стряхнул снег с шубки, искусственной, подсеребренной под соболя; усердствовал вокруг Натальи, как будто она моя будущая жена. Еще минуту до этого не думавший ни о какой женитьбе, я тотчас мысленно женил себя на Наталье… С первого взгляда и бесповоротно выбрал в жены Наталью и начал ее добиваться.
Мне однажды рассказывал Боря Заборов, как он, студент Ленинградского художественного института, добивался своей Иры. Это ужас какой-то, а не ухаживание! С Натальей было проще, мне только пришлось срочно «подрасти». Решил эту проблему в одно утро, подложив в туфли деревяшки. Я подходил по росту миниатюрной Наталье, но условия мне диктовал невидимый соперник. В ее Быхове, куда она ездила на выходные, стоял гарнизон морской авиации, а в гарнизоне служил нелетающий моряк. Этот моряк своей диковинной для белорусского райцентра формой совершенно Наталью пленил. Он был, как я выяснил, еврей, и это уточняю специально, чтоб не возникло подозрения, что я отобрал Наталью у какого-либо Кастуся Цвирки, лишив его тем самым источника поэзии: чтоб он мог писать не только глубоко народные по содержанию, но и соответствующие по форме вершы. Наталья утверждает, что в ней проснулся интерес ко мне, когда она меня увидела в синей рубахе. Не буду возражать: цвет моря по мне. Все же скажу правду: я взял ее тем, что разбудил в ней женщину. Почти без опыта в таких делах, я подобрал к ней ключик… Как я решался обнажаться при ней, когда она даже увертывалась от поцелуев! Сам страдал невыносимо, что так грубо с ней обращаюсь. Но это и поломало между нами барьер. Видел: она теряет сознание, как только к ней прикасаюсь. Мог делать с ней, что хотел, но так и не тронул, уехал. Придя из плаванья, застал Наталью такой же влюбленной по уши.
Мы встретились возле драмтеатра в Могилеве, где раньше был постоялый двор, и, как утверждал Шкляра (нигде такого не читал), туда заезжал Пушкин и всю ночь кутил с гусарами. Зато знаю, что Пушкин был в Быхове и видел там Хлестакова, которого подсказал Гоголю для «Ревизора». Наталья перекрасилась в черный цвет, я глянул - голубоглазая еврейка! - и ее отверг. Нанес ей страшное ранение, и это не смех! Бывают необъяснимые противопоставления, и я упомяну - земля ей пухом! - задумчивую девушку Галю Лось, она отравилась кислотой из-за нелюбви еврея. Тогда-то я и поставил на себе крест, овладев Натальей, смешно сказать, на том диване, где она спала с пяти лет. Видел эту очаровательную девочку с подрезанной челкой на фотографии, прыгающую в детском садике через обруч.
Все ж она, Наталья, дитя поля и леса за Днепром, была не от мира сего. Помню, как она дурачила меня, что знает лес. Мы собирали грибы в тех баркалабовских лесах, где отсиживал на рыбалках Шкляра. «Вот и трактор гудит, значит уже вышли». Хотел ей объяснить, как изменяется в лесу звук, а она уже ступила в низковатое место: «Посмотри, какая большая собака!» Глянул туда, в сырую лощину, всю в громадных лопухах, разросшихся среди тонких осинок. А там волчара с меня ростом, если мерить с головы до передних лап, а шея, что у Толи-Маленького, дружка Толи-Большого, дядьки Натальи. Волчара стоит, смотрит ровно, терпеливо ждет, когда мы уйдем. Я пожалел волчару, подумав: целый день стоять на ногах в сырой лощине, чтоб какую-то овцу задрать! Я б лег и сдох на его месте - пошли вы все… Хотел спуститься и дать ему пинка, но не решился из-за Натальи: она была на сносях с Аней. Вывел Наталью, и видим вдали, посреди поля, обпаханный березняк. В двух шагах деревня, какие там могут быть грибы?… Даже Петруша бы мимо прошел. «Давай проверим?» - и мы там нашли грибы! Сидела Наталья в том березняке, как грибная королева… Я видел, как она счастлива, что не надо больше блуждать по тропинкам, искать ориентиры по солнцу или по трактору, который как гудел где-то, так и гудит. Можно сидеть на теплом мху, отводя с лица виснущую с воздуха паутину, и срезать потихоньку твердые подосиновики и чуть привявшие, но чистые подберезовики. И все это неподалеку от поля, где она родилась под вой «юнкерсов», летавших черными ангелами над колыбелью.
