Гораздо ближе я была к своей матери, привлекательной, одаренной и милой женщине. Я очень гордилась ею, она казалась мне богиней. Мать пела, у нее было приятное сопрано, она хорошо рисовала и всегда была душой общества. Единственная моя жалоба в ее адрес заключалась в том, что нас часто оставляли сначала на попечение няньки, а потом — гувернантки. И получилось так, что, хотя я обожала свою мать, наша повариха Милли стала моим ближайшим другом, человеком, к которому я всегда шла за сочувствием и утешением. Она обладала бесконечным терпением и была доброжелательным зрителем, когда, нарядившись в шали матери, я танцевала или играла под «сценическим псевдонимом» Бобрики Еньяр.
Я боготворила свою мать, но не могла понять, почему иногда она обижала меня, то забывая о своем обещании взять куда-то с собой, то обсуждая со своими друзьями мое стихотворение, которое я стеснялась даже показать ей сама и прятала обычно под ее подушку.
Кроме родителей, у меня была еще сестра Трауте, старше меня на год, и сестра Дорле, на девять лет моложе.
Мне трудно сказать, что я представляла собой, когда была ребенком, но могу привести строки из письма, которое написала мне мать в день моего шестнадцатилетия. Она призналась в нем, что мое появление на свет 20 января 1910 года было большим разочарованием, поскольку родители ждали мальчика. Меня назвали Фридерикой — именем, которое давалось каждой второй дочери в роду моей матери. К нему было добавлено имя Виктория. Но мой отец, будучи не в состоянии примириться с фактом, что я девочка, называл меня Фрицем, обращался со мной как с мальчиком и заставлял носить мальчишескую одежду.
По словам матери, я не боялась ничего, кроме какого-то вымышленного Бубутца, которого придумала Милли, для того чтобы держать меня в повиновении. Я питала страсть к цветам, особенно к фиалкам, и поэтому делалось все, чтобы я получала эти цветы в день моего рождения, так как для меня никакой другой подарок не мог сравниться с ними. Я любила музыку и могла читать ноты с листа еще до того, как выучила азбуку. Если я бывала расстроена, я просила сыграть что-нибудь из произведений Шопена, чтобы успокоиться. Так как все в нашей семье обладали музыкальностью, было естественно, что каждый пел или играл на каком-либо инструменте, а прислуга исполняла на несколько голосов славянские народные песни.
В школе я училась легко и настолько добросовестно относилась к выполнению домашних заданий, что, даже когда у нас бывали гости, я нередко просила разрешения покинуть их, чтобы успеть подготовиться к следующим занятиям.
Но больше всего мне запомнилось, как после ужина мы с моим кузеном Питером иногда потихоньку ускользали из виллы «Фридерика», ложились на лугу в траву и, глядя на звезды, обсуждали, что мы будем делать, когда станем взрослыми. Оба мы мечтали об исследовании разных стран и открытии новых видов животных. В известном смысле наши мечты действительно сбылись: Питер поселился в канадской провинции Альберта, а я на протяжении последних сорока лет живу в Кении.
В конце первой мировой войны наши края перестали быть австрийской Силезией и отошли к Чехословакии. Часть нашего недвижимого имущества и фабрик оказалась конфискованной.
Я была еще маленькой, когда поняла, что семейство моей матери считалось более зажиточным, чем семейство моего отца. Я болезненно ощущала это неравенство, особенно когда кузены из семейства Вайсхунов смеялись над тем, что подметки моих туфель для прочности были прибиты гвоздями.
Когда мне исполнилось восемь лет, видимо, для спасения своего брака родители решили обзавестись еще одним ребенком в надежде, что родится мальчик. Но родилась третья дочь — Дорле, и через четыре года мои родители развелись. Моя мать переехала в Вену и очень скоро вновь вышла замуж. Ни сестры, ни я не любили отчима, и поэтому мы все оставались с нашим родным отцом. Но в конце концов было решено, что Трауте и я будем жить в Вене с нашей бабушкой по материнской линии, и только Дорле осталась с нашим отцом. С тех пор мы виделись с ней редко и в конце концов потеряли всякие связи с Гесснерами.
Следующие четыре года я провела в закрытом учебном заведении, где преподавание велось новыми и поистине необычными методами. Это было одно из шести созданных после войны правительством Австрии таких учебных заведений для детей в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет.
У нас был шведский гимнастический зал, а в хорошую погоду уроки проходили в саду. Преподавание велось преимущественно в форме вопросов и ответов, и разыгрывались различные исторические сцены. Наши учителя были собраны со всего света, и географию, например, преподавали с использованием кинофильмов, сопровождавшихся лекциями людей из тех стран, о которых рассказывалось в фильмах.
Затем я продолжила учебу в экспериментальной школе. Там были обширные парки, игровые площадки, крытый манеж, плавательный бассейн, больница и часовня. В лабораториях мы составляли из химических веществ различные смеси, которых я всегда боялась, поскольку они могли взорваться. К моему большому удовольствию, здесь было много комнат, изящно украшенных лепкой и позолотой, где мы могли заниматься музыкой, и огромная столовая, которую мы часто превращали в концертный зал и исполняли произведения Гайдна. Мне повезло в том, что я могла брать уроки игры на фортепьяно у профессора, который ранее преподавал в консерватории имени Моцарта в Зальцбурге. Я пробовала также играть на скрипке, но скоро обнаружила, что мои руки слишком малы для этого.
Мы часто ставили французские и английские пьесы, занимались лепкой, литографией и живописью. Живопись я любила больше всего и особенно увлекалась украшением стен комнат, где мы жили, фресками. Как-то мне поручили нарисовать деревенский оркестр, играющий на празднике урожая. Я была поклонницей Тони Конрада, дирижера Венского симфонического оркестра и брата директора нашей школы, и на своей фреске изобразила его дирижером деревенского оркестра. Сходство оказалось настолько поразительным, что однажды Конрад приехал посмотреть на свой портрет. Это было выше всёх моих ожиданий, и, когда позднее нас представили друг другу, я была на вершине блаженства.
Прием в экспериментальные школы осуществлялся по конкурсу, то есть по знаниям, и поэтому в них попадали дети из всех социальных слоев общества. Это помогло мне избавиться от предрассудков, и я научилась уважать индивидуальные способности каждого.
Я любила свою школу, но, когда мне исполнилось пятнадцать лет, ушла из нее, с тем чтобы серьезно заняться музыкой. С тех пор я жила у бабушки по материнской линии.
