этот вечер я шел по усыпанному камнями хребту и шутя пнул носком ботинка булыжник, сиявший на солнце, точно гигантский самородок валлийского золота. Он откатился и — открыл притаившегося под ним скорпиона. Тот мигом принял боевую позу, выгнув жалящий хвост над брюхом. Что и говорить, такова вся жизнь в Аравии — только и жди какого-нибудь подвоха или коварства на фоне кажущегося спокойным пейзажа! Как привольно чувствуешь себя здесь, на вершинах — любуйся лучами скудеющего света да читай на память строки певца пустыни — старика Хайяма! И как горестно там, внизу, биться как рыба об лед, пытаясь помочь коллекциям диких животных в Эмиратах — когда каждый старается тебе помешать!
Арабов-бедуинов, живущих прежней кочевой жизнью в глубинах пустыни, становится все меньше. Нефть принесла несказанные богатства, вознесла к небесам этажи городов и мегаполисов с телевизорами и кондиционерами, прочертила пустыни лентами шоссе с салонами «мерседесов» и подарила аборигенам легкую, беззаботную жизнь. Где они, прежние туземцы с их сезонными миграциями, хитроумными кодексами чести и гостеприимства, аскетической диетой из верблюжьего молока и фиников, к которым иногда добавляются такие деликатесы, как саранча или мясо ящерицы-варана, с их набегами и усобицами? Они почти совсем исчезли, оставшись только в записках Бертона, Филби и Тезингера; от их бывшей сути осталась только шелуха. Осталась тень традиций, медленная жестикуляция, размеренный образ жизни — но субстанция исчезла.
Когда я охотился с шейхом Саид ибн Танун, я имел счастье познакомиться и провести время с немногочисленными, остающимися истинно кочевыми племенами бедуинов. У них, как и у многих поколений их предков, родной дом — жгучая голая пустыня, а прирученные животные и ритм их жизни определяют их собственный образ бытия. Сидя у костра и попивая теплое верблюжье молоко из общей чаши, я узнавал вещи, которых не встречал даже в самых мудреных книгах о болезнях верблюдов и использовании экзотических животных в хозяйстве, — как, например, старинный ветеринарный учебник британской армии, который достался мне от моего бывшего партнера по Рочдейлу Нормана Уиттла и который доверительно сообщает, что верблюды «под огнем менее подвержены панике, чем другие животные», что у суданских племен «имеется по крайней мере семь пород верблюдов» и что в афганской кампании «требовалось положить три прочные доски, чтобы верблюды могли пересекать канавы».
Какой-нибудь седобородый бедуин вроде Мубарака или Ибрагима рассказывал мне о чудесных стадах белых верблюдов племени Дхафир в Кувейте, о самых изящных верблюдах во всей Аравии — «батинья» на побережье Эмиратов. Старец Ибрагим взял меня за руку и повел в пустыню — показать траву насси и куст арфаи, который, по его словам, для верблюда лучше любой другой еды, даже «западных съедобных камней» — так он называл сухой корм, который ему показывали, когда он побывал в Абу-Даби.
— Расскажи мне о больных верблюдах, — сказал я Ибрагиму, закусывая мясом козла, изжаренного в мою честь.
— Даже если бы я рассказывал тебе весь священный месяц Рамазан, то и тогда не смог бы поведать всего, — ответил он. — Не приведи Аллах, мой друг, встретиться с болезнью, называемой джаррах. — Он имел в виду верблюжью чесотку, удивительно суровую, потенциально смертельную хворь, вызываемую клещами, сходными с теми, что вызывают чесотку у людей или собак, но куда более опасными. Однажды у меня из-за этого погиб верблюд в зоопарке Белль-Вю. — Сын мой, джаррах погубит верблюда в какие-нибудь две луны. Если увидишь, что верблюд заболел этим недугом, протри его с ног до головы толченым серным камнем, красным перцем и очищенным маслом! Опасайся талатх — растения, которое растет в болотах! Оно полно соли и разрушает легкие. (Я так никогда и не видел это растение и не сталкивался с вызываемой им болезнью.) Иногда верблюд вдруг начинает хромать, но, благодарение Аллаху, его может вылечить вазм.
— Вазм?
— Позвольте объяснить, доктор. Вазм — это ожог раскаленным железом. Бз-з-з, — прошипел он.
— Прижигание?
— Ну, пусть бы и так. Представь, что у тебя белый верблюд захромал на переднюю правую ногу. Тогда возьмите темного верблюда и сделайте ему прижигание правой передней ноги. Вот увидите, через два дня белый верблюд будет крепок, как эта палка! — Он несколько раз постучал по земле своей верблюжьей палкой.
— Скажи, Ибрагим, что ты делаешь, если у верблюда болит живот? Ну, например, как у мужчины, который взял молодую жену с глазами газели, — а оказалось, что она совсем не умеет готовить и кормит его одной только соленой козлятиной?
Старик рассмеялся хриплым смехом, открыв рот, в котором зубов было раз-два, и обчелся.
— Тогда смешай ячмень, молоко и финики и накорми этим верблюда. И все будет в порядке, Аллах милостив. — Он тронул мое колено указательным пальцем. — Скажите, доктор, а у вас в Англии хорошие финиковые пальмы?
— К сожалению, у нас в Англии вообще нет финиковых пальм.
Лицо старого бедуина потускнело.
— Нет финиковых пальм? Значит, нет фиников? Тогда, друг мой, у вас будет много трудностей с павшими английскими верблюдами, — договорил он.
Мубарак, брат Ибрагима, был одноглазым — второй глаз он потерял еще мальчиком: его выцарапал только что пойманный ястреб. С верблюдом он мог совладать, будто это собака-лабрадор. Для меня верблюд всегда был трудным во всех отношениях пациентом — сварливым, обидчивым, готовым без всякого повода выплеснуть тебе на голову содержимое своего желудка; к тому же он страшный кусака — я видел человека с треснутым черепом и потерявшего один глаз в результате того, что верблюд схватил его своими челюстями, — и сильно и метко лягается. Но двум братьям ничего не стоило справиться с этим строптивцем: пока Ибрагим крепко держал верблюда за голову, Мубарак, достав из своей чалмы акуал — веревку, — опытной рукой обвил ее вокруг передней ноги верблюда и потянул. Мгновение — и верблюд уложен на бок. Мубарак тотчас же согнул ему колено и набросил на него петлю. Недовольно ворчащий верблюд был обездвижен быстрее, чем я сейчас рассказываю об этом.
Но самое большое мастерство Мубарак и Ибрагим демонстрировали в ловле охотничьих птиц — хотя это искусство нельзя не признать варварским в некоторых отношениях. Раз я наблюдал, как Мубарак поставил ловушку на сокола. Устройство было хитроумным и мудреным. Сперва он разложил на земле изящную удлиненную сеть в рамке из тонких палок. К этой конструкции привязывалась стометровая бечева: если за нее потянуть, то сеть опрокинется и накроет всякого, кто под ней окажется. Поодаль от того места, где была расставлена сеть, бедуин заранее выкопал яму, в которой, спрятавшись под слоем сухой травы насси, засел его сын Мохаммед; к нему
