В то же время раздались громкие крики народа, возвещавшие о прибытии принца Оранского. Взойдя в сопровождении блестящей свиты на эстраду, принц Оранский обратился к присутствующим с речью о том, какой интерес представляет для садоводства получение тюльпана столь редкой и своеобразной окраски, и, провозгласив имя отличившегося садовода, вручил ему пергаментный свиток, на котором было начертано его имя и заслуга, и крупную сумму, подаренную ему городом.
Восторгам народа не было конца, и счастливца понесли в триумфе по улицам. Празднество закончилось грандиозным пиршеством, устроенным лауреатом своим друзьям и садоводам Гаарлема»...
Но среди таких, как бы охваченных бесом наживы людей встречалось немало и истинно увлеченных коллекционеров, которые для того, чтобы обладать единственным на всем свете экземпляром какого-нибудь сорта тюльпана, готовы были пожертвовать всем.
Рассказывают, что один такой страстный любитель приобрел за огромную цену единственный, по словам продавца, экземпляр такого тюльпана, и, возвратившись домой, узнал, что другой такой же экземпляр существует еще в Гаарлеме. Вне себя от горя он спешит в Гаарлем, приобретает за сумасшедшие деньги этот второй экземпляр, бросает его на землю и, растаптывая его ногами, с торжеством восклицает: «Ну, теперь мой тюльпан — единственный на свете!» Вообще, вместе с печальными сценами происходило немало и комических.
Так, один матросик, увидав валявшуюся на прилавке магазина съестных припасов луковицу тюльпана и вообразив, что она съедобная, сунул ее в карман и ушел. А между тем луковица эта была одной из самых драгоценных. Заметив ее пропажу, хозяин догадался, что, по всей вероятности, она была похищена тем матросом, который стоял за минуту до того перед его прилавком, и бросился за ним в погоню. Он застал матроса уже разрезавшим луковицу и готовившимся ею позавтракать. Напрасно напуганный матрос уверял, что луковица вовсе невкусная и что он готов ее отдать назад, торговец оставался неумолим. Призвана была полиция, матрос был отдан под суд и приговорен к шестимесячному тюремному заключению.
В другой раз один молодой человек, разговаривая, начал машинально снимать с луковицы одну шелуху за другой и снял ее окончательно. Каков же был его ужас, когда луковица эта оказалась знаменитым в то время сортом Ван-Эйк!
Несмотря на все извинения, на все уверения, что это он сделал без всякого злого умысла, лишь по рассеянности, хозяин не хотел ничего слушать и привлек молодого человека к суду, который и приговорил его к штрафу в 4.000 гульденов, а до полной уплаты штрафа он должен был просидеть в заключении.
Словом, страсть к биржевой игре этими луковицами и цена на них достигали таких колоссальных размеров, что голландское правительство вынуждено было вмешаться в это дело и положить конец этой опасной и развращающей народные нравы спекуляции. И вот представители Голландских генеральных штатов, собравшись 27-го апреля 1637 года в Гаарлеме, издали закон, по которому всякие сделки по тюльпанным луковицам были признаны безусловно вредными и всякая спекуляция ими строго каралась.
Тогда отрезвленная, отчасти приостановленными платежами, отчасти строгостью выполнения принятого правительством закона, толпа начала мало-помалу охладевать к этой игре. Цены на луковицы начали быстро падать, и вскоре более осторожные, повыручив поскорее свои деньги, спешили благоразумно ретироваться, а более горячие головы, как это и всегда бывает, очутились с потерявшими всякую ценность луковицами на руках.
Таким образом кончилась эта беспримерная в летописях садоводства биржевая игра на цветах — игра, повергшая немало людей в полнейшую нищету и обогатившая главным образом только одних аферистов.
Интересно, что любопытным памятником этой особенно сильно развившейся с 1634 по 1637 год тульпомании стала надпись, сохранившаяся на плите на стене одного дома на улице Гоора в Амстердаме, гласящая, что стоящие на этой улице два каменных дома (снесенные в 1878 году) были куплены в 1634 году за 3 тюльпанных луковицы.
Плита эта была приобретена известным голландским садоводом Креелаге и хранится в его музее.
Но если с этих пор тюльпан потерял всякое значение для спекулянтов, для любителей биржевой игры и легкой наживы, то он продолжал оставаться предметом, с одной стороны, восхищения, с другой — порицания для поэтов, писателей и играл немалую роль в эстетике.
Всемогущая уже и тогда мода всюду требовала изображения дивного тюльпана. Рисунки тюльпана покрывали все материи, изображения его ткались на самых дорогих брабантских кружевах, появлялись даже на масляных картинах современных голландских живописцев. Образовались даже целые школы рисования цветов, где выдающуюся роль играл тюльпан, и воспоминания об этом культе тюльпана дошли до нашего времени на картинах таких выдающихся художников, как Ван-Хейсум, Ферендаль, Хаверманс, Де-Геер...
Что касается тюльпана в поэзии, то французский поэт XVIII столетия Буажолен написал о нем целую поэму: «Метаморфоза Тюльпана», где он воспевает, подражая Хафизу, чудную, обворожительную девушку, повелительницу его сердца; а Александр Дюма-отец — поэтический роман «Черный Тюльпан», в котором изображает роль этого цветка в Голландии.
Но немецкие писатели смотрят на него как на цветок без души, цветок внешней красоты, эмблему пустой, гоняющейся только за нарядами, женщины. Афшпрунг говорит о гордой красавице:
«Как тюльпан, ты прелестна лицом,Но и как тюльпан, ты пуста».
Клейст в своем стихотворении «Весна» относится к нему дружелюбнее, но Гёте говорит о тюльпане так: «Не благоговей никогда перед пустым призраком».
Вообще немцы всегда относились к тюльпану как-то холодно и даже в насмешку прозвали «тульпе» безобразную пивную кружку; под таким названием она слыла на вечеринках у Бисмарка.
С гораздо большей поэзией относятся к тюльпану в Англии, где в сказках он служит всегда колыбелью для маленьких эльфов и других крошечных фантастических существ.
Так, в Девоншире есть сказка, в которой рассказывается, что феи, не имея колыбелей для своих малюток, кладут их на ночь в цветы тюльпанов, где ветер качает и баюкает их.
Однажды, говорится в сказке, одна женщина, отправившись ночью с фонарем в свой сад, где росло много тюльпанов, увидела в них нескольких таких уснувших прелестных крошек.
Она была так восхищена этим необычным зрелищем, что в ту же осень насадила в своем саду еще больше тюльпанов, так что вскоре их оказалось вполне достаточно для того, чтобы разместить в них малюток всех окрестных волшебниц.
