И в поисках корма «хранительница дома» перекочевала в более богатые места.
А их в поселке хватало.
Щенок давно уже перегнал ростом свой возраст, за полгода вымахав в приличную овчарку. Но в холода, чтобы не мерзнуть, по-прежнему просился в дом.
Он ложился головой на порожек у входной двери и чутко ловил все звуки и шорохи извне: служба есть служба.
Если кто рядом проходил по дороге, щенок глухо ворчал: мол, все вижу и слышу, прохожий, не забывайся…
Если кто входил во двор — звонко лаял.
Среди ночи обязательно выходил в десятиминутный дозор. Если хозяева забывали о нем, то щенок садился под окнами спальни и редко, лениво гавкал, пока его не пускали обратно в дом.
Свой ночной дозор щенок обязательно начинал с короткого и громкого гавканья, напоминая окружающим, что территория находится под охраной. Дом стоял у подошвы сопки с длинным и узким распадком. Рыхлый снег гасил звуки, поэтому соседям редкие собачьи концерты не надоедали. А в конце марта прошел обильный снегопад с дождем. Потом ударил мороз.
По отполированному морозом распадку, по зеркальным склонам ночью стало гулять эхо.
Щенок, как обычно, заступил в дозор. Он считал себя сильным и грозным. И вдруг, о ужас, более грозный рык раздался совсем рядoм, с сопки.
Тогда, с кровяными от гнева глазами, щенок выдал очередную «кассету» громкого лая: мол, кто посягнул на мою территорию?
Но противник не отступал. Из глубины распадка раздался такой же лай. Только более мощный и грозный.
Щенок трусом себя не считал. Чтобы изгнать вероломного гостя, он без страха рванулся в узкое горло распадка, и вскоре его лай раздавался в верховьях сопок.
Вернулся щенок домой только под утро, усталый и обескураженный.
На следующую ночь все повторилось. Щенок вновь искал противника.
Тревоги и волнения прекратились лишь тогда, когда выпал пушистый снег.
Он и погасил эхо.
Снежный покров на луговине только что сошел, и моему взору открылся настоящий город.
Город грызунов.
Долгую зимнюю пору остававшийся невидимым для человеческого глаза.
В полегшем валу прошлогодней травы бесчисленное сплетение просторных дорог и дорожек, от которых вглубь уходят норки.
Персональные квартиры и квартирки хозяев этого строительного чуда.
На каждом основном перекрестке общественная столовая.
В тарелкообразных углублениях — горки земляной груши, пересыпанной мелко измельченной зеленью.
Наверное, для лучшей сохранности.
Зима уже кончилась, а в «тарелках» топинамбура — так еще называют земляную грушу — полным-полно.
На этой луговине когда-то был мой огород.
Несколько лет подряд я на нем выращивал картофель.
До тех пор, пока на глаза не попалась заметка о том, как земляную грушу на своем подворье выращивали монахи.
И для чего выращивали.
Оказывается, топинамбур — чуть ли не панацея от всех болезней.
И сахар снижает в крови, и давление успокаивает.
Но груши, выращиваемые мной, оказались очень мелкими, а проблемы, связанные с их выкопкой, очень большими.
Новая огородная культура оказалась такой агрессивной, что картофель с поля просто вытеснила.
Пришлось огород забросить.
Попытки других селян использовать его по назначению тоже не принесли успеха.
Топинамбурное войско стояло стеной и было непобедимо.
А для грызунов новая культура стала «манной небесной».
Они научились не только убирать земляную грушу, но и сортировать, и хранить.
Я не берусь представить величину урожая, но его хватало и на зимнее питание полчищу грызунов, и столько же оставалось в закромах на непредвиденный случай.
Подобрав всего с полдесятка кучек, я набрал полное ведро отсортированных и превосходно сохранившихся груш.
Только жена, несмотря на лечебность земляного «фрукта», отказалась принять его.
Наверное, чтобы не нарушить из века сложившуюся традицию: обычно грызуны пользуются урожаем человека, а не наоборот…
… И мне сразу стало понятно поведение лис зимой.
Я думал, что они собирались на этой луговине в поисках отходов рыбоводного завода, который находился буквально рядом, а они просто мышковали.
Охотились на обитателей подснежного города, которых развелось на луговине превеликое множество.
Еще вчера этот клен ничем не отличался от окружающих его деревьев.
Белесых берез и серых ив с едва зеленеющими кронами.
Так же его ветки раскачивал ветер.
Так же его ветки тянулись к зависшему над сопкой солнцу.
Размахивая, как флагами, первыми воздушными паутинками.
От чего возникало ощущение качающегося неба.
Так же ревматически поскрипывал ствол в морщинистых шрамах при резких порывах ветра.
Распугивая грызунов и другую лесную мелочь.
А сегодня к нему и только к нему внимание всех лесных обитателей.
С утра дятел долго стучал по морозобоине, заплывшей стекловидной камедью.
А потом также долго молчал, затерявшись в зеленоватых ветках.
Рядом ивы с усохшими вершинами, а он на здоровом клене…
Странно…
А потом появилась пара веселых белок.
Белки какое-то время сновали по дереву, распушив хвосты, а потом тоже странно затихли.
И я потерял интерес к ним.
…Тяжело пролетели мимо две бабочки-траурницы.
Красивые!..
Украшением любой коллекции могли бы стать.
Но я не коллекционер.
Что мне до этих бабочек!
Но глазами все же проводил их по привычке.
И что вы думаете?..
Полет бабочек тоже у клена оборвался.
И чего это все к нему так липнут?
Медом что ли его намазали?
А ведь точно намазали!..
Только не медом, а соком кленовым — озарила меня догадка.
Сейчас же разгар сокодвижения!
Подошел и я к кленовому дереву.
Край морозобоины, расшитый дятлом, слезоточит.
При этом густые капли сока, подсыхая, по оранжевому лотку медленно скатываются вниз.
На лотке, в забродившем на солнце соку, две бабочки-траурницы.
Те, которых я только провожал взглядом.
… До дома всего лишь полсотни метров.
Сходить за топориком что ли да банку стеклянную прихватить?
И тоже полакомиться вкуснятиной?
Но жалко.
Дерево жалко.
Клен у меня на усадьбе один.
Чего доброго усохнет.
А мне так будет не хватать осенью его волшебного костра.
Костра, от которого в одночасье загорается вся сопка перед домом каким-то сказочным пламенем.
