— Вы с автобуса? — быстро и недовольно спросила женщина.
— Нет.
— А что же вы делаете здесь в берете?
— То же, что и вы.
— Это вам кажется.
— Почему?
— Потому что вы делаете совсем другое. Ну, а кто же вы?
Женщина спрыгнула с камней и подошла к нему. Теперь вблизи она оказалась совсем не высокой, просто очень тонкой, с четкими, несколько капризными чертами лица. Брови у нее были длинные, прямые и тоже густо усеянные крупинками света.
— Я шофер.
— Боже мой, сколько же шоферов теперь на тракте! И, по-моему, все вы похожи один на другого.
— Я вожу кинопередвижку.
Женщина вытерла рукавом искрящиеся брови, улыбнулась и, покусывая на верхней губе тонкий шрам, согласилась:
— Да, это, конечно, важное отличие. Так пойдемте, покажите же мне свой фильм.
— О, у нас много фильмов. А вы разве не собираетесь ехать на автобусе?
— Не говорите мне об этом автобусе. Он битком набит какими-то жвачными пассажирами. Слушайте, я возьму свой чемодан и поеду с вами. Куда вы дальше едете?
— Куда бы мы ни ехали, — засмеялся Аркашка, — автобус уже ушел, а ваш чемодан у меня в кабине.
Женщина быстро и сердито оглядела Аркашку с ног до головы, накинула платок на голову и молча пошла к станции.
Они вошли в облако и пошли по рукавам его течений. Женщину плохо было видно за желтой стеною тумана. Аркашка хотел подойти к ней, чтобы шагать рядом и видеть ее, но ушел еще дальше в сторону и решил, что так лучше.
— Какие же вы привезли фильмы? — спросила женщина.
— Два документальных и четыре художественных.
— Какие же вы покажете здесь?
— Все.
— Не много ли? А впрочем, здесь не Москва, здесь десяток выдюжат, лишь бы сюжет был. Нет ли среди ваших фильмов старых, довоенных?
— По-моему, есть. «Машенька».
— Я очень люблю довоенные фильмы. Наверное, потому что росла с ними. А «Машенька», «Машенька» — это первый фильм, который мы смотрели с мужем. Это было двенадцать лет назад. Правда, как много?
Аркашка промолчал. Молчала и женщина, только слышны были ее шаги и быстрое дыхание где-то совсем недалеко. Потом она опять заговорила:
— Это хорошо, что «Машенька». Мне всегда везет на эту картину, когда я долго не вспоминаю о муже. Он удивительно счастливый человек, в самую необходимую минуту жизнь обязательно напоминает о нем.
— Я слышал, что есть такие люди, — сдержанно отозвался Аркашка, хотя ничего подобного никогда не слышал.
— Да. Говорят, это значит: сильно любит. А я все езжу и езжу.
— Что же у вас за работа?
— У меня теперь нет работы. Единственная моя работа — быть женой, да и с ней я в последнее время как-то не дружу. Я ведь родилась и выросла тут, совсем недалеко отсюда, в избушке. А мужа я повстречала, когда он был простым геологом. Мы встретились в горах. И я ушла с ним. Три года мы ездили в экспедиции, вскоре он стал начальником партии. — Женщина остановилась, дыша все так же часто. Постояла, как бы собираясь с мыслями, и опять зашагала. — Я думала, что всю жизнь мы будем геологами, ходить по горам. А теперь я просто езжу. Все на юг да на юг. Отдыхать. А он все на совещаниях, в кабинетах, за преферансом, на человека непохож стал. Впрочем, вы меня зря слушаете, я ведь еду к родным, повидать родные места. Да и потом, чего не может наговорить женщина в тумане.
Она, видимо, еще что-то хотела сказать, собралась с дыханием, но туман поредел, впереди обозначились огни станции, и женщина ничего не сказала.
Хромой Петрович крутился возле аппарата. Сеанс уже начался. На вошедших Петрович не обратил никакого внимания. Женщина осталась на пороге, Аркашка же прошел к Петровичу, наклонился и спросил сквозь треск:
— «Машеньку» когда?
— Завтре.
— Надо бы сегодня.
— Я уже объявил. Чего же людей морочить?
— А не все ли им равно?
— Им-то все равно, а мне нет. — Петрович оглянулся на женщину. — Ничего, пущай сегодня ети поглядит, а завтра ей «Машеньку».
Аркашка вернулся к двери и шепотом объяснил женщине, в чем дело. Она понимающе кивнула головой и продолжала смотреть на экран.
Аппарат работал в коридоре и светил через открытые двери в сруб.
Народу было много. Станционные рабочие сидели на табуретках и скамейках, прихваченных ради такого случая из дому, приезжие тувинцы сидели на полу. Они были крайне оживлены, часто показывали пальцем на экран, громко хохотали, временами одобрительно или осуждающе вскрикивали и яростно курили газетные цигарки. Над срубом горели звезды. Дым не застаивался в срубе. Он поднимался к стропилам. Он плавал в пучке аппаратного света вытянутыми тонкими узорами, отчего весь пучок света казался прозрачным невесомым конусом голубого малахита.
На этих подвижных малахитовых узорах удивительно легко было видеть все, что хотелось представить. Там, под звездами, узоры расплывчато синели и наконец исчезали, оставляя перед глазами только то, о чем Аркашка думал…
Вставала перед глазами широкая солнечная долина тракта. На горах росли лиственницы, сквозь них шел из Тувы теплый ветер. Аркашка летит по асфальту, играючи покручивает баранку и чувствует, как рядом сидит не Петрович, а сегодняшняя знакомая. Она держится рукой за спущенное стекло дверцы и смотрит на Аркашку. Аркашка останавливает машину, и они вдвоем уходят за обочину в тайгу. В прозрачной лиственничной тайге стоят прямые лучи солнца, а где-то вдалеке гремит гром.
— Это туча, — говорит Аркашка.
— Я знаю, — отвечает женщина, — я так давно не видела настоящих туч. Ой, сколько зайчат!
И правда, под всеми лиственницами, тесно прижавшись один к другому, как грузди, сидят зайчата. Женщина подбегает к ним, берет одного за уши и сажает себе на руки. Она прижимает зайчонка к груди и смеется. Остальные сидят на земле и, не мигая, смотрят на нее. Потом она берет второго, третьего, еще и еще. На руках они уже не умещаются, и она, приподняв край платья и слегка согнув ноги, опускает их себе на колени.
Аркашка подбегает, хватает зайчат за теплые мягкие уши и быстро-быстро подает их женщине. Женщина сажает зайчат в платье, смеется и медленно грозит Аркашке мизинцем.
Вдруг над головой раздается протяжный и емкий удар грома. В то же мгновение с лиственниц начинает сыпаться хвоя. Она медленно падает густым и мелким дождем. В лесу распространяется сильный запах смолы. Женщина поднимает лицо, но не смотрит в небо, а подставляет щеки, губы, закрытые глаза под медленный ароматный дождь.
— Это гром, — говорит Аркашка сквозь хвою.
— Я знаю, — отвечает женщина, покусывая шрам на верхней губе, — я давно уже это знаю. Подождите, потом я вам что-то скажу.
