— Погоди, то ли ещё будет…
Ждать пришлось недолго. Журавли выстроились в круг, и началось — папа не обманул — настоящее чудо! Журавли плясали. Да ещё как! То подпрыгнут, а потом мелко засеменят ногами, будто чечётку выбивают. То плавно распустят крылья, а затем ударят одно о другое, словно в ладоши хлопают. И приседают, и с боку на бок переваливаются, и, согнув голенастые ноги, потешно раскланиваются.
Сколько времени продолжалось такое чудо, Света не знала. Опомнилась, когда один журавль (он, наверно, был самый главный) громко крикнул:
— Курлы!
— Курлы, — ответили ему остальные, — курлы! Поплясали, повеселились, пора и за дело приниматься — в болоте лягушек ловить.
И не спеша, торжественно и важно, один за другим зашагали с бугра, скрылись в камышах.
— Концерт окончен, — улыбнулся папа. — Пошли, дочка?
— Идём! — улыбнулась и Света. Голова у неё задорно вскинута, в глазах искорки, на щеках румянец.
Когда выбрались из Кривой балки и немножко прошли по мягкому лугу, со стороны города показалась электричка.
— Мама с дядей Витей едут, — сказал папа.
— Можно, я их встречу?
— А почему бы нет?
Света припустила к разъезду — то на одной ноге, то на другой. И звенел, постепенно удаляясь, её весёлый голосок:
Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я!..
Однажды в гости приехал дядя Витя и привёз кривоногого, неуклюжего щенка Руслана.
— Ох, канитель мне будет с ним, — не очень-то обрадовалась мама.
Дядя Витя её успокоил:
— Так это не тебе, сестрёнка. Это подарок вон тем молодцам.
И показал на Сашу, Свету и Серёжу, которые уже хлопотали возле собачки. Света расстелила ей на полу старую папину фуфайку. Саша принёс из кухни в алюминиевой миске молока, а Серёжа крошил в него белый хлеб.
Так с тех пор и повелось: за щенком ребята ухаживали сами. Досыта да вкусно поили-кормили, тёплой водою с мылом мыли, каждый день на прогулку водили.
К осени Руслан заметно вырос, неуклюжесть его пропала. А зимою возмужал окончательно, стройным, красивым стал. Грудь широкая, выпрямившиеся ноги крепкие, на голове, похожей на волчью, небольшие вислые уши и карие глаза с косо прорезанными веками.
— Выглядишь хоть куда, — сказал как-то папа, поглаживая Руслана по буроватой, в подпалинах шерсти. — Но каков ты в деле, а? Не изнежился ли? Силёнка есть?
Руслан пружинисто потянулся, показал зубы.
— Улыбаешься? — спросил папа. — А ты не улыбайся, не улыбайся, я тебе серьёзно говорю. Вот обожди, придёт воскресенье, и махнем мы с тобой в город.
— Да ты что? — испугалась мама. — Столько километров!
— Так он же на четырёх ногах, что ему расстояния. Мне тоже не страшно — лыжи надену. А домой вернёмся на электричке. Словом, не беспокойся.
Правда, чего было тревожиться за папу? Лыжи его, казалось, сами бегут. За спиной уже осталось больше половины пути, а он нисколько не устал. Когда же начался буран, да такой, что в трёх шагах стало ничего не видно, крикнул:
— Поторапливаться, Руслан, надо. Поднажмём!
И побежал ещё сильнее — лишь ветер в ушах засвистел.
Руслан принял вызов, однако в обгон не пошёл, бежал рядом. Ему, чистокровной русской гончей, не к лицу бахвалиться своей резвостью перед хозяином…
Папа же всё стремительнее летел вперёд. И вдруг короткий, резкий удар. От невыносимой боли потерял сознание…
Очнулся он оттого, что кто-то осторожно, но настойчиво тёр его щёку. С трудом разомкнул веки, увидел: Руслан. Тот ещё раз провёл по лицу шершавым языком, потом тихо заскулил, как бы говоря:
— Ну что же ты, хозяин? Вставай, пойдём!
Милый, верный, умный Руслан. Если бы он знал, что у его хозяина сломана нога. Что он не только идти, а и встать не может. Что стоит ему пошевелиться — от жуткой боли кружится голова.
И всё-таки сначала, вгорячах, папа пытался подняться. Подняться хотя бы на одну, на здоровую ногу. Не вышло.
«Нет, — подумал, — надо спокойно, обдуманно».
Осмотрелся. Буран прошёл, всё небо усыпано звёздами. Собственно, кроме них, он ничего и не увидел. Потому что лежал на дне ямы, которую не заметил в снежной круговерти. Яма глубоченная. Из неё нелегко выбраться и здоровому человеку. А как раненому?
Папа подтянул к себе валявшуюся рядом лыжную палку, стал выкапывать в снегу приступки. Сделал одну, вторую, упёрся в них локтями, чуточку продвинул непослушное тело. Затем ещё, ещё… А потом снег не выдержал тяжести, осыпался, и папа опять оказался на дне ямы. Но он не сдавался, снова и снова карабкался туда, наверх. И каждый раз скатывался вниз.
Палку из рук папа выпустил лишь после того, как окончательно выбился из сил, когда понял, что все его старания напрасны…
Он лежал на спине и смотрел на звёзды. Какие они далёкие-далёкие. И какие бесстрастные, равнодушные, холодные. Такие холодные — подбирались к самому сердцу. И не удивительно. Всю ночь пролежал папа в снегу — светать начало. А сколько ещё предстоит лежать?
Быть может, папа давно уже закоченел бы, если б не Руслан. Он ни на шаг не отходил. Теребил за воротник: держись, хозяин, держись! То и дело тыкался мордой в лицо — согревал дыханием.
О том, чтобы послать Руслана за помощью, у папы и мысли не было. Знал: Руслан по-своему понимает верность и преданность. Скорее ляжет рядом и умрёт, чем оставит хозяина в беде одного.
И вдруг этот надёжный, этот преданный друг покинул папу. Сначала навострил уши, к чему-то прислушался, потом, нервно взвизгнув, выскочил из ямы. Оказалось, его тончайший слух уловил человеческие голоса.
Это были охотники. И оба на лыжах. Руслан забежал вперёд, загородил путь.
— Бешеная, — сказал один, — прибить надо.
— Постой, — возразил второй, — морда-то видишь какая смышлёная? А глаза?
— В самом деле, — согласился первый, — пес что надо. Может, с нами пойдёт?
Они попытались поймать собаку, та не давалась. Но и далеко не отбегала. По-прежнему решительно преграждая им дорогу, выразительным поворотом головы, помахиванием хвоста, всем своим видом звала их за собой. И охотники поняли, что это неспроста, что с хозяином гончей, видимо, случилось какое-то несчастье. Скомандовали:
— Ну-ка, веди!
Руслан побежал по своему следу, то и дело оглядываясь. Встревоженные охотники не отставали. И вот сначала увидели торчавшую в снегу лыжу. Вторую — тоже, к счастью, уцелевшую, — нашли в яме.
