Олицетворением этих грез стало девятиметровое дизельное судно, быстроходное и вместительное, носившее имя «Кассель». Оно обладало такой малой осадкой, что могло без труда доставить нас со всем снаряжением и припасами вверх по мелким извилистым речкам в глухие дебри страны. Мы оформили сделку, боясь поверить в реальность происходящего и не зная, как благодарить своих соотечественников.
«Кассель» покинул причалы Асунсьона и, рассекая коричневую воду, пошел вверх по широкой реке Парагвай, а мы стали обживать свой так неожиданно обретенный рай. Сначала мы разложили камеры и магнитофоны по полкам в просторных и абсолютно сухих стенных шкафах каюты, потом забили камбуз пакетами супов и овощных гарниров, коробками шоколада, банками джема, мяса и фруктов в количестве, с трудом поддающемся исчислению. Вернувшись в каюту, мы завесили иллюминаторы противомоскитной сеткой, а я устроил над своей койкой небольшую библиотечку. Когда все было разложено, повешено и прибрано, Чарльз включил приемник, поймал Асунсьон, и наш сказочный дом наполнился призывными звуками гитары.
В состоянии почти эйфории от всей этой неправдоподобной роскоши я вышел на корму полюбоваться лодкой, которую «Кассель» вел на буксире. Она была оснащена тридцатипятисильным подвесным мотором, и мы почтительно нарекли ее катером. Мы уже представляли себе, как будем отправляться на нем за животными, а потом возвращаться на корабль, чтобы вкусно есть и сладко спать.
Теперь можно было забраться на койку и полностью расслабиться. Окруженные небывалым комфортом, мы плыли по направлению к величайшему на планете дождевому тропическому лесу, занимающему огромное пространство — от северо-восточной части Парагвая до бассейна Амазонки и Ориноко. Экспедиция начиналась хорошо. Даже слишком хорошо, и это вызывало у нас в душе смутную тревогу. И действительно, десять дней спустя судьба послала нам такие испытания, каким мы не подвергались ни в одной из предыдущих экспедиций.
Кроме нас на борту находились еще три человека. Нашим проводником и переводчиком был здоровенный темноволосый парагваец, бегло говоривший на испанском, английском и гуарани и, кроме того, знавший пару индейских языков. Звали его Сэнди Вуд. За свою жизнь он перепробовал немало занятий: рубил лес в верховьях той реки, к которой мы направлялись, был охотником и пастухом, а в настоящее время подрабатывал в качестве агента Асунсьонского бюро путешествий. Он не только имел солидный лингвистический багаж и хорошо знал лес, но и обладал уравновешенным характером — словом, во всех отношениях был для нас сущей находкой.
Нам не сразу удалось разобраться в сложной иерархии отношений двух членов команды «Касселя». Стройный и жизнерадостный Гонсалес был повыше ростом и носил морскую фуражку. Когда-то ее, очевидно, украшал золотой позумент, болтавшийся теперь жалкими лохмотьями по обе стороны от растрескавшегося козырька. Гонсалес доверительно сообщил нам, что фуражка — неотъемлемая принадлежность формы капитана и что он, ее обладатель, не только прекрасно разбирается во всех тонкостях навигационного искусства, но и не имеет себе равных в умении обращаться с двигателем. К тому же он способен одновременно управлять и судном, и машиной. Гонсалес признался также, что характер у него покладистый и непритязательный, а потому он великодушно уступил своему компаньону честь называться капитаном, хотя, по правде говоря (тут наш новый приятель не скупился на эпитеты), от капитана у того только и есть что звание.
Обладатель капитанского звания был приземист и тучен. Он неизменно носил темные очки и огромную соломенную шляпу, похожую на колокол. Очки капитан не снимал даже по вечерам, и мы подозревали, что он не расстается с ними и в койке. Уголки его сжатых губ были всегда опущены, и полумесяц рта выражал непреходящий пессимизм. На загорелых щеках выделялись бледно-розовые пятна — следы какого-то кожного заболевания. Свободное время, которое, по-видимому, имелось у него в избытке, капитан проводил за обработкой своих пятен специальной мазью. Любое слово, замечание или вопрос вызывало у него неизменную реакцию: зловещее цыканье зубом.
До места, где мы собирались остановиться и поработать, надо было идти миль семьдесят пять вверх по реке Парагвай, а потом подниматься по одному из ее левых притоков — Жежуи-Гуасу. Мы надеялись за неделю добраться до самых верховьев этой реки, где жили только индейцы да несколько лесорубов.
Первые несколько дней мы часами лежали на палубе и смотрели, как «Кассель» вспарывает коричневую гладь реки или разрезает носом заросли водяного гиацинта-камелота. Это плавучее растение имеет соцветия нежных розовато-лиловых тонов и изящные широкие листья с объемистыми воздушными камерами у основания. Там, где скопления гиацинтов были особенно плотными, судну приходилось маневрировать, чтобы винт не запутался в массе переплетенных корней. Иногда на плавучих гиацинтовых островах дрейфовали птицы, чаще всего — цапли, в том числе и белые. Особое удовольствие доставляло нам наблюдение за яканами. Эти прелестные кулики с каштановым оперением грациозно вышагивали по широким округлым листьям камелота, легко опираясь на них своими длинными пальцами и высматривая рыбешек, укрывшихся в водяных зарослях. При нашем приближении яканы взлетали, и тогда были видны их желтые подкрылья. Они кружили над нами, болтая длинными ногами, а затем опять опускались на свои гиацинтовые островки, колыхавшиеся на дорожке за кормой.
Сэнди сидел на юте, потягивая мате, парагвайский чай. Гонсалес, расположившись на корточках у своего двигателя, вдохновенно бренчал на гитаре и громко распевал для собственного удовольствия, так как за шумом мотора никто не мог его слышать. Капитан был в рулевой рубке. Взгромоздившись на высокий стул, он одной рукой управлял судном, а другой смазывал свои пятна. Жара стояла адская. Пытаясь хоть немного охладиться, мы с Чарльзом спустились к себе и легли на койки. Но здесь оказалось еще жарче: пот лил с нас так, что простыни скоро стали мокрыми.
Неожиданно мотор заглох. Наступившую было непривычную тишину тут же нарушили пронзительные голоса Гонсалеса и капитана: члены команды явно о чем-то спорили. Выбравшись на палубу, мы увидели, как две диванные подушки и сиденье не спеша удалялись за кормой. Катер исчез. Сэнди бесстрастно пояснил, что капитан только что заложил перед очередной камелотовой клумбой такой крутой вираж, что катер перевернулся. Гонсалес, перегнувшись через борт, безуспешно дергал буксирный канат, вертикально уходивший в мутную воду. Капитан с оскорбленным видом восседал на своем троне и заливисто цыкал зубом.
