А на пароходе своя жизнь. Матрос на корме обтесывает топором какое-то бревно. Бородатый капитан в жилетке и в рубахе навыпуск стоит на мостике. Прикрываясь рукой от солнца, он смотрит не вперед, а назад, на свой караван, тяжело ползущий за пароходом. В другой руке у него наготове сияющий медный рупор. Женщина, со сбившимся с головы платком, стирает на обносе в корыте белье, а подле нее стоит крохотная беловолосая девчушка. Она с серьезным вниманием смотрит на нашу лодку.
Все это, как сонное видение, проплыло перед моими глазами и внезапно исчезло — я заснул по-настоящему и проспал до самого Махнова.
Меня разбудил хриплый, как будто задыхающийся гудок Махновского завода. Наша лодка плыла как раз против старинного приземистого, угрюмого с виду здания с невысокой, но толстой, как башня, четырехгранной трубой. Неподалеку виднелась пристань, полная народу. Народу было много и на берегу. Очевидно, пароход сверху еще не приходил, и его ждали.
Федя все так же сидел на корме и, слегка подгребая веслом, направлял лодку.
— Поспал? — спросил он меня, улыбаясь.
— Немножко вздремнул. А ведь уже пять часов, Махновский завод всегда в пять часов свистит. А «Северянина» все еще нет.
— Опаздывает, должно быть!
— А знаешь что, Федя? Мы, может быть, скорее его в Людец придем... Петруся там увидим... Давай, поднажмем!
— Давай попробуем!
Я взялся за весла и принялся грести, что было сил. Федя стал помогать мне и так крепко нажимал на правильное весло, что даже покраснел весь от натуги. Наша лодка, как подстегнутая, быстро-быстро понеслась по течению.
От Махнова до Людца по реке считалось с небольшим десять верст.
Мы проехали уже больше половины этого пути, когда «Северянин», наконец, обогнал нас. Весь белый, издали такой щеголеватый и блестящий, как новая игрушка, он пробежал мимо нас, высоко взметнул и закачал на волнах нашу лодку и далеко впереди скрылся за мысом.
С досадой я бросил весла и сказал:
— Ну, теперь его не догонишь! А все шаланда проклятая, не провозись мы из-за нее, теперь бы уже в Людце были.
Федя сменил меня на веслах, а я на корму пересел. Скоро мы обогнули мыс.
Длинное прямое речное плёсо открылось вдруг перед нами. Далеко впереди отчетливо был виден Людец: белая церковь, большой сад подле нее и ряды вытянувшихся по берегу домиков. Маленький игрушечный «Северянин» виднелся посредине реки, как раз против Людца. Вот над ним взвился белый клубочек пара, и вскоре долетел до нас знакомый, слегка завывающий свисток. «Северянин» вызывал лодку.
— Попадет ли Петрусь на пароход? — сказал Федя. — Как, по-твоему, Шурик? Попадет?
— А ты так и думаешь, что Петрусь обязательно здесь?
— Думаю. Больше ему негде быть!
Мы бросили весла и принялись глядеть во все глаза на «Северянина». Вот к нему подползла маленькая, чуть заметная лодка, ну, просто как черная точка какая-то. На минутку она слилась с пароходом, а потом снова отделилась и поползла к берегу. Вот и все, что мы сумели разглядеть.
Впрочем, показалось нам, что как будто, когда «Северянин» уже прошел Людец, он еще раз останавливался верстах в двух ниже. Но так или иначе, а вопрос о Петрусе остался нерешенным.
VI
Через полчаса мы были уже на месте, у высокого людецкого берега, прямо против бутузовского дома. Молодой, свежий, густо разросшийся садик, ярко освещенный вечерним солнцем, спускался по крутому береговому склону до самого «запеска» — неширокой песчаной полосы, протянувшейся внизу вдоль всего берега.
Сверху из зелени тремя небольшими окнами прямо смотрел на реку давно знакомый и милый мне бутузовский дом, всегда такой уютный и гостеприимный.
Мы с Федей вытащили лодку на песок, прикрутили ее цепью к колышку и принялись выгружать наши пожитки.
Знакомый голос послышался вдруг неподалеку:
— А-а-а! Молодчики, голубчики, из города приехали! На собственном судне! Мало им, видно, в Людце лодок-то показалось!
Мы оглянулись. Ну, конечно, это он, Яков Иванович. Только почему же он здесь, в Людце, а не у себя?
Яков Иванович еще не старый, но с большой лысиной на непокрытой голове и сильной проседью в бороде, в линялой розовой ситцевой рубахе и в опорках на босую ногу, шел к нам по запеску с самым добродушным и приветливым видом. Яков Иванович, мой старый знакомец, людецкий крестьянин, был бакенщик. Он, как говорили про него в Людце, «сидел на бакенах» верстах в двух ниже Людца, на другом берегу Сны. Здесь у него стояла «будка» — маленький бревенчатый домик в одно окно. В нем он жил до глубокой осени и за бакенами присматривал.
Каждый раз, как я приезжал в Людец, я бывал у него вместе с Шуркой и другими ребятами, и часто мы проводили возле будки целые дни и даже ночи.
— Ну, здравствуйте, здравствуйте, — сказал Яков Иванович. — Да, никак, вы с товарами приехали. Поклажи-то у вас больно много. Али торговать в Людце думаете? — и Яков Иванович сам же громко и от души рассмеялся на свою шутку.
Пройдя запесок, мы все трое через маленькую калиточку вошли в бутузовский сад и по крутой дорожке поднялись на высокий берег. Я спросил Якова Ивановича:
— А вы почему же здесь, Яков Иванович, в Людце, а не у себя на бакенах?
— Да надо из дому взять кое-чего. И случай вышел подходящий — человечка одного сейчас на «Северянина» вывез. Ну, заодно и переехал на этот берег. Лодку-то оставил против будки, а сам сюда пришел. К закату успею обратно обернуться.
Мы с Федей переглянулись. Вероятно, у нас обоих мелькнула одна и та же мысль. Но расспрашивать Якова Ивановича не пришлось: навстречу нам из дома выбежал Шурка. Все такой же, каким я привык видеть его летом: без шапки, босой, загорелый до черноты. И такой же чистенький и аккуратный, как всегда.
— А где же Мишка? — спросил он, еще не поздоровавшись. — Почему он не приехал?
— Да так, — говорю, — ему нельзя было. Происшествие у них в доме случилось.
— Что еще за происшествие? Скажи толком!..
Я тут же коротенько рассказал Шурке, в чем было дело. Шурка не очень удивился.
— Про Закатаевых, — сказал он, — в городе давно говорят, что они красные...
А Яков Иванович, который с самым серьезным вниманием меня слушал, сказал с убеждением:
— Хорошие, значит, люди, коли у них обыск сделали да арестовали! За народ, значит, стоят, против начальства!
Все четверо мы уселись на скамеечку перед домом. Отсюда была видна река, зеленая даль лугов за ней и зубчатая полоска леса на горизонте. Мы с Федей развьючились, и я еще раз, уже со всеми подробностями, рассказал, что было у Закатаевых. Рассказал и про Петруся все, что мы о нем узнали, и о наших предположениях насчет него. Яков Иванович вдруг спросил меня:
