Когда идти больше не было сил, Котуко складывал из обломков льда временное укрытие, куда дети забирались, свернувшись и прижавшись друг к другу, и пытались с помощью походного светильника разморозить себе по кусочку тюленины. Подкрепившись и поспав, они опять пускались в путь и за сутки проделывали порою до тридцати миль, чтобы продвинуться к северу на каких-нибудь пять. Девочка почти всё время молчала, а Котуко или что-то бормотал себе под нос, или вдруг затягивал песню — он много их выучил в Песенном Доме; правда, песни были по большей части совершенно неуместные — летние, те, что поются во время ловли лосося или охоты на оленя. Иногда ни с того ни с сего Котуко объявлял, что слышит голос торнак, которая им недовольна; и тогда он срывался с места, как бешеный взбегал на сугроб и начинал размахивать руками и что-то угрожающе выкрикивать. По правде говоря, Котуко был на грани умопомешательства, но северянка верила, что дух камня ведёт его куда нужно и что в конце концов всё будет хорошо. Поэтому она ничуть не удивилась, когда на исходе четвёртых суток Котуко с горящими глазами сообщил ей, что торнак идёт за ними по пятам в обличье двухголовой собаки. Девочка взглянула туда, куда указывал Котуко, и ей тоже показалось, будто среди торосов что-то промелькнуло и исчезло. Это таинственное Нечто не имело ни малейшего сходства с человеком, но всем известно, что духи камней любят являться в образе какого-нибудь зверя — медведя, тюленя и так далее.
Они готовы были принять это Нечто за сам десятиногий Дух Белого Медведя — или за что угодно ещё, потому что Котуко и девочка-северянка от голода совсем обессилели и полагаться на своё зрение уже не могли. С тех пор как они покинули посёлок, им не удалось не то что поймать, но даже заметить никакой дичи: вся полярная живность словно вымерла. Еда подходила к концу — её вряд ли можно было растянуть хотя бы на неделю, и вдобавок надвигался шторм. Шторм за Полярным кругом порой свирепствует по десять дней кряду, и оказаться в это время без крова равносильно смерти. Поэтому Котуко решил соорудить хижину побольше — такую, чтобы туда поместились и сани, ибо опытный охотник не оставит припасы без присмотра; и когда он уже заканчивал крышу, обтёсывая последний кусок льда, он увидел на снежной гряде в полумиле от них таинственное Нечто. День был туманный, очертания всех предметов дрожали и расплывались в воздухе, и на этот раз Нечто показалось огромным — футов сорок в длину, десять в вышину, да ещё с длиннющим хвостом. Северянка тоже увидела это чудище, но не вскрикнула и даже не ахнула, а только тихо сказала:
— Это Квикверн. Что теперь будет?
— Он будет со мной говорить, — ответил Котуко, но при этом нож у него в руке дрогнул, поскольку каждый разумный инуит, даже если он твёрдо уверен, что духи к нему благосклонны, предпочитает не проверять это на практике. Что такое Квикверн, он знал. Так зовётся призрак исполинского пса без зубов и без шерсти, который согласно поверью живёт на самом краю Севера и является людям в преддверии важных событий. Он может показаться и к добру, и не к добру, но даже шаманы опасаются упоминать его имя. На собак он насылает безумие. И у него, как и у Духа Белого Медведя, гораздо больше ног, чем у обычных зверей, — то ли шесть, то ли восемь пар лишних; а существо, которое маячило в тумане, было несомненно многоногое.
Котуко и девочка поспешно укрылись в хижине. Разумеется, если бы Квикверн пожелал до них добраться, он в два счета разметал бы её во все стороны, но сознание, что между ними и зловещей тьмой стена изо льда и снега, все же действовало успокаивающе. Скоро разразился шторм; он налетел с оглушительным свистом, похожим на свисток паровоза. Три дня и три ночи ветер дул в одном и том же направлении, не ослабевая ни на минуту. Дети сидели скорчившись друг против друга, придерживая коленями светильник, медленно жевали крохи полуоттаявшего мяса, и машинально следили за слоем сажи, который всё рос и рос на потолке. Девочка ещё раз проверила съестные припасы — их оставалось не больше чем на два дня, а Котуко от нечего делать принялся осматривать своё охотничье снаряжение — гарпун с железным наконечником и тросом из оленьих жил, нож, которым свежуют тюленей, дротик для охоты на птицу…
— Мы скоро пойдём к Седне — очень скоро, — прошептала северянка. — Через три дня мы ляжем и умрём. Где же твоя торнак? Спой ей шаманскую песню, пусть придёт и поможет нам.
И Котуко запел; он запел пронзительную песнь-заклинание, и — удивительное дело! — шторм начал понемногу утихать. Он ещё пел, когда девочка вздрогнула и приложила к ледяному полу руку в рукавице, а потом приникла к нему ухом. Котуко тотчас последовал её примеру; оба замерли, стоя на коленях и не сводя друг с друга глаз, и вслушивались каждым своим нервом. Потом мальчик взял лежавший на санях силок для птиц и отломил от обруча, сделанного из китового уса, тоненькую пластинку. Он распрямил её, разгладил, вставил торчком в ямку в полу и слегка прижал рукавицей. Получился закреплённый снизу подвижный стерженёк, чувствительный, как стрелка компаса, и теперь все внимание сосредоточилось на нем. Сначала стерженёк едва заметно дрогнул, потом заколебался сильнее, через несколько секунд замер — и стал вибрировать опять, на этот раз отклоняясь в другую сторону.
— Слишком рано! — сказал Котуко. — Просто где-то далеко оторвалась большая льдина.
Но северянка показала на стерженёк и покачала головой.
— Нет, это пошёл большой лёд. Послушай, что там внизу.
Они снова припали к полу — и теперь услыхали самые странные и невероятные звуки. Казалось, будто прямо у них под ногами кто-то ворчит и стучит; по временам что-то повизгивало, как слепой новорождённый щенок, которого держат в мешке над очагом, или скрежетало, точно по льду ворочали камень, а то вдруг слышался грохот, похожий на барабанный бой. Но все эти звуки были как бы сглажены и приглушены, словно сигнал охотничьего рога, трубящего где-то вдали.
— Нам не уйти к Седне лёжа, — сказал Котуко. — Ты права, пошёл большой лёд. Торнак обманула нас. Теперь мы погибнем.
Непосвящённому это может показаться нелепым, но нашим путешественникам и в самом деле грозила серьёзная опасность. Дувший трое суток подряд штормовой ветер привёл в движение глубинные воды Баффинова моря и погнал их на юг, и вода обрушилась на ледяной покров к западу от острова Байлот. Одновременно сильное морское течение, которое проходит восточнее пролива Ланкастер, принесло с собой массы дрейфующего льда — гигантских несмерзающихся ледяных гор. И теперь эти плавучие громады бомбардировали большой лёд, затопленный и уже частично подмытый штормовыми волнами. Шло настоящее ледовое побоище, и хотя оно происходило далеко — милях в тридцати-сорока от стоянки, — дети расслышали его отголоски, и стерженёк из китового уса тоже уловил эхо грозной борьбы стихий.
