Отбиваясь всеми лапами, тигр не разжимал челюстей. Разрывая крепкие мышцы медвежьей шеи, он подбирался к позвонкам. Сплетаясь в пестрый клубок, звери катались по земле, ломая молодые деревца и оглашая лес громким ревом. Под ударами острых когтей шерсть с обоих летела клочьями. На вмятом снегу все шире и шире расплывались кровавые пятна. Трижды медведь подминал под себя тигра, но каждый раз ловкий хищник выскальзывал из его смертоносных объятий и запрыгивал ему на спину, пытаясь сломать медведю шею.
Олени и кабаны при таком маневре обычно бросались в бегство и тащили на себе страшного всадника до тех пор, пока не падали со сломанной шеей. Но не таков был медведь. Видя, что его заседлал тигр, он валился на бок и стаскивал своими сильными лапами Амбу. В первое время боя больше шансов на победу было у тигра. Он превосходил медведя в быстроте ударов и ловкости. Шатун, казалось, только защищался. Но скоро силы стали быстро покидать Амбу. Не сумев сразу убить шатуна, он все чаще и чаще попадал в его объятия, от которых трещали ребра. Силы медведя были неистощимы. Его рев становился свирепее. Пачкая красивую шкуру тигра пеной и кровью, он разрывал ее когтями и клыками, норовя вцепиться в горло. Вскоре Амба понял, что ему не одолеть медведя.
Он не привык ценой таких неимоверных усилий достигать победы и решил уйти, но лапы медведя, словно железные обручи, стягивали его тело. Желая избавиться от них, тигр изменил свою тактику и вонзил в медвежью лапу клыки. Треснула медвежья кость, но в то же мгновение клыки шатуна глубоко вошли в незащищенную шею тигра. Амба стал задыхаться. Он разрывал острыми когтями тело медведя, вырвал ему один глаз и разорвал ухо, но освободить шею не смог…
Медведь убил Амбу тем же способом, которым тигр убивал оленей. Быстро залечиваются раны на медведе. Шатун в течение месяца не покидал места, где проходил этот поединок. Съев остатки свиньи, он принялся за тигра, мясо которого было столь же жирным и вкусным, как и у кабана. Спал он в кабаньем логове, и когда туша Амбы переварилась в его объемистом животе, он ушел к синеющим на горизонте сопкам. На истоптанном снегу валялась голова, лапы и хвост — все, что осталось от «владыки джунглей»…
М. Тартаковский
ПЕШАЯ ОДИССЕЯ
Повесть
ЭТО, пожалуй, дневник, а не повесть. Дневник одного путешествия. Автор впервые сошел с городского асфальта. Он ходил и смотрел, старался понять то, что видел. Подчиняясь настроению, он становился иногда излишне серьезен, подчас — того хуже — впадал в пафос, а частенько улыбался там, где этого, быть может, и не следовало делать. Он заранее просит извинения.
И благодарит своих спутников, которые не раз выручали его, новичка, и были веселыми твердыми друзьями в походе.
«Научились ли вы радоваться препятствиям?»
(Надпись на одном из высочайших тибетских перевалов)
СТУДЕНЧЕСКАЯ СТОЛОВАЯ
Я получил на выдаче гороховый суп, шницель с тушеной капустой и компот. За столиком у окна обедали трое парней и девушка. Я пожелал им приятного аппетита и сел рядом.
Девушка была красива, это я заметил сразу. Парни — рослые, широкоплечие — тоже понравились мне. Они ели и беседовали. Принимаясь за суп, я невольно прислушался.
Они говорят о Кухистане. Мне незнакомо это слово, но я начинаю улавливать, что Кухистан — страна где-то на Памире… Впрочем… это Памиро-Алай, потому что собеседники предполагают выходить из Сталинабада на север.
Первое я съел с аппетитом. И только за шницелем смог прислушаться внимательнее.
— Если отыщем Гиссарский перевал, — слышу я, — впереди останется только Гава.
— Та самая? — спрашивает девушка.
— Да. Но мы пройдем. Их поздно винить…
— Винить-то уже некого…
В переполненной столовой повеяло холодом ледяных вершин. Сплошным хребтом выстроились они за окном на противоположной стороне улицы.
— А если нет такого в природе Гиссарского перевала?
— Тогда пройдем через Мухбель. Банально — ниже четырех тысяч метров.
Мой шницель показался мне зажаренным на походном костре. Он пахнул дымом и еще чем-то. Он был овеян романтикой и звал в путь.
Я сказал:
— Гиссарский перевал? Это что-то знакомое. — И смущенно принялся за компот.
— Возможно, — дружелюбно ответили мне, — только нет на карте пока такого перевала. Вы, очевидно, имеете в виду Гиссарский хребет..
Но помню, допил ли я компот. Вероятно, да. Не это важно. Неизвестный перевал… Быть может, последний девственный перевал на старой утоптанной планете. У меня зачесались подошвы, запотели стекла очков, и сливовая косточка встала поперек горла. Я заговорил страстным шепотом. Так, вероятно, признаются в любви. Я был пылок и нетерпелив. Сгорал от желания. Таинственный перевал влек меня.
Парни смотрят с любопытством.
— Что ж, можно подумать, — замечает девушка.
Они встают и предлагают мне идти вместе с ними. В Кухистан? Пока нет. На шестнадцатый этаж, в одну из комнат студенческого общежития.
ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ
Обыкновенный кусок красного гранита величиной с кулак, но в нем заключена тысяча историй. Как он попал в эту комнату? Венчал ли он вершину горы или под ним десятилетия пролежала трагическая записка? Или об этот камень споткнулась лошадь с последним продовольствием и сорвалась в пропасть? Откуда, с какого конца тропы принесен он сюда?
Я оглядываюсь, ища ответа, но вижу лишь затылки и спины, склоненные над картой-километровкой.
Странно выглядит эта карта. Четкие линии хребтов внезапно обрываются посреди нее; тропы, нанесенные пунктиром, петляют, описывая кольца в обход вершин, и тоже вдруг исчезают; снова появляются, точно из ничего, за слепым бельмом, делают очередную петлю и пропадают опять… Судя по масштабу, каждое белое пятно занимает не более нескольких квадратных километров, и все же это настоящие белые пятна, как некогда Америка, Австралия или Антарктида. Кухистан — «Страна гор» в переводе с таджикского. Это и название, и определение.
Составив маршрут по-иному, мы прошли бы через богатейшие виноградники и хлопковые поля долины Зеравшана, через колхозные фруктовые сады южных склонов Гиссара. Это советский край, «нашенский». Но наш путь лежит через дикие, еще не возделанные человеком места. С каждым годом их становится в Кухистане все меньше.
