Впечатлений было столько, что мы решили не разъезжаться по домам, забрались в ближайшей пивной за угловой столик. Сидели долго. На улице повалил снег, я сказал:
— Эх, поскорей бы из Москвы — первая пороша!
Виктор обрадовался:
— А вы охотник?
Понравились мы друг другу. Решили возвращаться в Ленинград вместе, взяли билеты на «Красную стрелу» в один вагон. Купе было двухместное, и мы болтали до поздней ночи. На технические темы уже наговорились досыта, шла речь об охоте.
«Как хорошо здесь!» (Май 1963 г.).
Он любил природу всякую и в любое время года.
Оказалось, что он начал охотиться на родине, на Амуре. Страшно хвалил те места, что касается самой охоты — мне не удалось вытащить из него что-нибудь вразумительное. Больше всего рассказывал про рыбу калугу, которая достигает невероятных размера и веса. Однако оказалось, что у него есть охотничья собака, и мы договорились в первую же субботу поехать вместе. Поехали на машине Померанцева на Волхов, рассчитывая застать там еще гаршнепов, а может быть, и тетерева в теплый полдень подпустят.
Не буду рассказывать о той неудачной охоте. Джойс — крупный ирландский кобель — гонял все, что взлетало, гонял настойчиво и страстно. Виктора Владимировича утешило и даже порадовало, что за этот поход Джойс извлек из камышей и притащил ему двух живых кряковых подранков. Мне стало совершенно ясно, что Джойс чистейший утятник, и, скажу откровенно, это наложило известную тень, с моей точки зрения, и на его хозяина, как на охотника. Утятники в нашей компании уважением не пользовались.
Меня интересовало, почему такой чисто технический, далекий, казалось бы, от природы человек был таким страстным охотником. Позже пришел к выводу, что он любил природу всякую: и лес, и реки, и озера, и горы. Любил нежно, постоянно и активно. Бывало, выйдем из машины — раскинет руки, вдохнет несколько раз глубоко-глубоко и, совершенно не считаясь с погодой, будь то жара, снег или холод, скажет: «Ой, ребята, как хорошо здесь!» Кроме того, Виктор был человек компанейский. Совершенно не представляю себе, чтобы он мог поехать на охоту один, даже со своей любимой собакой. Не менее чем от самой охоты, он получал удовольствие, находясь в компании. Он был постоянно весел, оживлен, остроумен и неутомим. У него всегда были собака и машина, которые, как он шутил, выгоняли его из дому.
У нас в компании вначале машин не было, и мы с удовольствием пользовались его услугами. Хорошо помню эти поездки: в зеркальце видны внимательные голубые глаза Виктора, а когда он на секунду поворачивал голову, показывалась гладкая розовая щека, седые виски, квадратный подбородок — принадлежность мужественного лица, — однако под ним прятался другой, маленький, круглый. Перед ветровым стеклом, на фоне бегущей под колеса серой ленты асфальта, неизменная замурзанная кепка Померанцева. В нашей компании уверяли, будто она служит для мытья кузова перед въездом в город, из нее же доливают в двигатель масло; больше того, если машина забуксует, хозяин кидает кепку под колеса вновь и вновь, пока не выберется; и был случай — при ночной аварии знаменитый головной убор, пропитанный бензином, послужил отличным факелом.
Померанцев был шофер-первооткрыватель. Первая машина — «Мерседес-Бенц» — появилась у него с незапамятных лет, когда автомобили вообще были редкостью. Он с нежностью вспоминал ту первобытную телегу. Здорово знает современные машины, но относится к ним как к той, первой. Считает, например, что заводится двигатель или не заводится — это вроде как от бога. Никогда не отвечает на вопрос о времени приезда: «Машина — не лошадь», или: «Это вам не пешком». Тут он на уровне бородатого пращура, отправлявшегося в путь, уповая на благосклонность родовых идолов. Заправляет он машину не заранее, а укомплектовав полностью пассажирами; бесконечно заезжает по попутным делам, считая, что, если вы сели в машину, должны быть счастливы, так как попадете куда нужно все равно раньше, чем на трамвае, поезде и прочих устарелых видах передвижения. Получается это не всегда. Любимые привычки: высадить пассажира на повороте за полкилометра от дома, заставить на глазах у вашей спутницы помогать демонтировать колесо или мыть кузов.
Теперь у всех его друзей завелись машины, и каждый хочет угостить своей. Виктор соглашается на это неохотно и, уж если поедет, любого водителя считает своим учеником, садится рядом и орет на него, как одесская базарная торговка. При всем том добрее и милее его нет человека на свете. Виктор нежно любил кошек, собак и женщин. Мужчин — избирательно, и они ему отвечали тем же. Он был совершенно неумолим к любой халтуре в науке, сам был великолепным, чрезвычайно эрудированным ученым, с глубоким знанием фундаментальных наук — математики и физики. Ему приходилось давать самые жесткие отзывы — правда, всегда по делу и нелицеприятные — соискателям всяческих степеней и наград.
Что касается его любви к животным — трогательно было наблюдать, как он стеснялся согнать кота, если тот раскинулся и спит на его стуле, или ударить собаку, даже когда она этого вполне заслуживала. В результате все его охотничьи собаки были отчаянно распущенны и с ними было даже нам, его друзьям-соохотникам, трудновато. Они не приходили на свисток, не знали своего места. Можете себе представить, например, такую картину: после дня работы в болоте мокрый и грязный до ушей любимец Померанцева выжлец Пиф врывается в избу лесника, где мы остановились, и с ходу прыгает на ослепительное покрывало кровати хозяйки.
На речке Кересть. 1965 г.
Мы устремлялись на призывный клич Виктора и определяли след.
Виктор Владимирович любил всяческое мастерство и старался его достигнуть. Помнится, он лазал в теплую топку котла, чтобы посмотреть, как делается ремонт прогоревшего свода, и сам принимал в этом участие. Познакомившись с нашей компанией, он понял, что перед ним охотники опытные, особого толка, строгой этики, и безоговорочно присоединился. И здесь он проходил ускоренное обучение. Он постиг тайны глухариного тока, научился подстаивать зверя на гону, разыскивать тетеревиные выводки и стрелять из-под собаки юрких бекасов. Единственное, чего он так и не постиг (и я до сих пор не могу понять почему), — это определение следов на снегу, то, что в нашей компании было азбукой и высоко ценилось. К примеру, там, где мало было зайцев, мы, стараясь помочь гончим, ходили, искали следы. Тот, кто найдет след-малик, должен был оповестить криком или трубой. И вот частенько раздавался призывный клич Виктора, мы устремлялись к нему — и определяли след… белки. Это бывало настолько часто, что беличий след мы стали называть МПЗ — малый померанцевский зайчик. Досады большой тут не было, только веселый смех.
