— Работаете? — вопрос по-таджикски, шофер переводит.
— Нет.
— Так-так… А что же вы делаете?
— Отдыхаем.
Шофер переводит наш ответ, и таджики сочувственно цокают языками: «Так-так». Вежливость не позволяет им усомниться в нашей правдивости.
На прощание Сергей очень серьезно произносит таджикскую фразу, единственную, заученную им в Москве:
— Мы не знаем ваших обычаев, и вы извините, если мы поступали не так, как следует.
Ободряющие улыбки, взаимные поклоны и восточные рукопожатия — сразу обеими руками.
Мы недолго идем в этот день и вскоре останавливаемся — уже на ночлег — у кишлака Зираки. Утешаемся тем, что проделали сегодня километров шестьдесят (включая пятьдесят на автомашине). На этот раз наше общество составляют детишки: кишлак скотоводческий, и взрослое население выше в горах, на летовках. Юные горные таджики рассаживаются вокруг нас также с молчаливым достоинством, но угощают уже не айраном, а яблоками.
ДО КОЧЕВЬЯ ТОРЧ-КУРУК
Порядок шествия таков: впереди — Сергей, за ним — Нина. Сергей соразмеряет с ее шагами свои. Саша и я можем произвольно меняться местами. Саша в шляпе и с ножом у бедра похож на пирата. Замыкает маленькую колонну Юрий, человек надежный и неувлекающийся. Он считает свои шаги и на привале записывает, сколько мы протопали километров.
До привала еще далеко. Пятьдесят минут ходьбы, десятиминутная остановка — и снова пятьдесят; Сергей точен. Эти минуты длинны, как урок в третьем классе. Пот затекает в глаза, рюкзаки со стороны спины мокры. На коротких остановках, когда мы сбрасываем их, на брезенте тотчас проступают белые кристаллики соли.
Тропа забирается почти до гребня, потом ползет вниз, и каждая сотня метров подъема одолевается нами дважды, трижды… до бесконечности. Кажется, ждем только тени, чтобы остановиться, сбросить рюкзаки. Но вот — дерево, мы поглядываем на него и проходим мимо.
Хорошо бы в такт размеренному шагу привести в порядок своим мысли, сочинить поэму или наметить план морального самоусовершенствования — но этот камень положен на дороге совсем некстати. Хочется дать ему пинка. Он возвращает мои размышления к жестокому солнцу, спекшемуся рту и рюкзаку, по-звериному повисшему у меня за плечами.
Но я твердо знаю, что и остальным не легче, потому что я не слабее других, и надо дойти до поворота, потом — вон до той скалы, потом до тени от горного пика, пересекающей реку и ложащейся углом на лужайку, покрытую бурой травой. Когда же идти становится совсем невмоготу, Сергей неожиданно объявляет:
— Привал!
Кочевье Торч-Курук, пустующее ныне, — последнее обжитое место в долине реки Ханаки. Это именно кочевье, а не пастушеская летовка, хотя таджики исконно оседлый народ. Сюда в прошлом забредали со своими стадами и юртами кочевые киргизы. Здешние жители миролюбивы, как и вообще земледельческие народы. Национальный костюм не приспособлен для ношения оружия.
Эти места почти не описаны. Мы пользуемся сведениями более чем полувековой давности, приведенными в труде «Горная Бухара» первым исследователем долины Ханаки ботаником В. И. Липским. И это в дневном переходе от автомобильной дороги. За полстолетия после Липского выше Горной Ханаки не забиралась ни одна экспедиция. За последние два года до Торч-Курука поднялись их целых три. На месте кочевья, близ пирамидального замшелого валуна, французисто обозначенного Липским как «Гран-валун», валяются обломки изоляторов, куски провода и обломки бензинового движка — следы базового лагеря геологов.
— Все горы были в огнях, — восхищенно рассказывают пастухи.
Понятно, что это преувеличение. Несколько электрических лампочек производят пока в здешних местах большее впечатление, чем празднично иллюминированный Большой театр.
Пока мы ставим палатку, мимо проезжает отряд топографов. Они на лошадях, ружья за плечами, здороваются снисходительно. Рядом с лошадью, в ее тени, аккуратно шагает палевый пес. Он бросается на нас с лаем, но, заметив сахар, на мгновение задумывается и подходит, льстиво виляя хвостом.
— Это плохой пес, — убежденно говорит Нина, — продажный.
Она кладет ему в пасть сахар и отталкивает его морду.
— Оставьте его себе, — кричат топографы. — Он у нас не в штате.
Сергей провожает их завистливым взглядом. Они поднимутся на перевал Ханака раньше нас, первыми после Липского.
Псу присваивается кличка Маразм. Он с признательностью лижет нам руки, а на ночлег устраивается в наших ногах.
Ночью во сне мне кажется, что я все еще иду. Камень, поворот, дерево… Шаг, шаг, шаг…
ПЕРЕПРАВА
«Гран-валун» незыблем и простоит так до скончания веков. Но от мостика через Ханаку, также упоминаемого Липским, не осталось и следа. Мы обсуждаем этот факт не в философском, а в чисто практическом плане. С противоположной стороны в Ханаку впадает большой приток Ходжа-Мафрач, и выше слияния она менее многоводна. Кроме того, в этом месте ее русло раздваивается, омывая каменистый островок с ивой, которая беспрестанно дрожит от напора воды, точно ожидая немедленно смерти. Здесь и решаем переправляться.
Сергей раздевается, обвязывается веревкой и, нащупывая дно ледорубом, входит в поток. Со стороны он напоминает слепого, переходящего оживленный перекресток. Но мышцы его спины и плеч грубо вздуваются, а шея багровеет от натуги. На середине рука вместе с ледорубом уходит по плечо в воду. Сергей поворачивается лицом против течения, силясь сделать еще шаг. Вода заливает его по грудь, оставляя сзади открытыми спину и бедра. Он весь наклоняется вперед, сдерживая напор. Затем падает, и рывок натянувшейся веревки дает нам, стоящим на берегу, почувствовать силу течения. Мы вытаскиваем Сергея обратно на берег.
Следующую попытку готовится делать Юрий.
— Советую в одежде, — говорит Сергей, стуча зубами.
Это разумно. И падать будет безопаснее. Нина достает аптечку, чтобы залепить пластырями спину Сергея.
Юрий тоже падает, впрочем благополучно.
Остается еще испробовать таджикский способ переправы вброд. Юрий и Сергей, натянувший на ободранную спину свитер, лицом к лицу, положив один другому руки на плечи, боком входят в воду. Каждый из них похож на борца, готовящегося повалить партнера, хотя упасть можно тотчас же, отпусти лишь руки. Метр веревки, второй, третий… Для гарантии мы накинули ее в несколько колец на камень, как это делают на пристанях. Наконец веревка натянута над потоком, и, держась за нее, переходят остальные.
Маразм, внимательно наблюдавший всю операцию, скуля, просится к нам на руки, но с воспитательной целью решено пса не переправлять: пусть плывет, а мы согласны поддержать его на веревке.
