Природным охотником был отец Ильюши — Владимир Александрович Селюгин. Вспоминает о нем Н. П. Пахомов: «Судьба поступила с Селюгиным довольно жестоко. До революции он почтен был избранием в городские головы маленького городка Опочки… Эта почетная должность в невзрачном захолустном городке сделала его лишенцем, хотя, как он мне писал, землевладельцем ни он, ни отец его никогда не были и происходили из крепостных графа Разумовского…»[15] Трудное то было время для Селюгина-старшего. Любовь к охоте и гончим спасла его от пагубного пристрастия. Мрачный период жизни окончился. Он сделался одним из самых крупных специалистов-кинологов того времени. Судил на выставках и полевых испытаниях, печатался в охотничьей литературе. Известно, что островская стая англо-русских гончих, принадлежавшая Листаку и Тихомирову, сыграла большую роль в становлении и развитии породы русских пегих гончих. Там же Н. П. Пахомов пишет: «Стая эта — поистине детище Селюгина».
Не удивительно, что сын Владимира Александровича Илья с малых лет стал ярым охотником, а при своей вдумчивости и чувстве ответственности — большим знатоком гончих. Впрочем, не только гончих: в Опочке, где провел молодые годы, увлекались и легавыми.
Охота — увлечение. А жизнь? Жизнь человека можно представить в виде кривой: подъемы, спуски, резкие или пологие изгибы… Жизнь Ильюши лучше всего представить в виде прямой: короткое (прерванное не по его вине, — сын лишенца) учение — и шофер всю жизнь, до пенсии. Совершенно прямая — две войны, это не изгибы, а взлеты той же прямой. Его трудовая книжка — длиннейший перечень благодарностей и поощрений. Все в той же должности и на том же месте, — менялась только принадлежность его организации к разным объединениям и ведомствам.
А жизнь? Каждый день — недели, месяцы, годы! — поездка с молочной цистерной (далеко ли, близко ли от города) в колхозы и совхозы. Из шумного города в сельскую тишину и обратно. Дорога, дорога, дорога… Кажется, просто: ровная лента асфальта, привычка, мастерство, ухоженная машина — кати спокойно. Нет. Не всегда так. Бывает гололед, туман, заливные дожди, лихие обгонщики, утомительное перемигивание фар в темноте, подъездные пути, размешанные в зыбкую глубочайшую грязь. Дорога, дорога, дорога — бесконечная лента обочины, за ней в медленной годовой перемене то задутые снегом спящие поля и леса, то первые проталины, ручьи, бурный ледоход, широкие разливы, потом нарядная зелень лугов и рощ, краса осеннего разноцветья, грусть листопада, первый иней утренников…
У лесного костра рассказы Ильи… (1974 г.).
Час за часом наедине с машиной. Одиночество? Отрешенность? Нет! Напротив: друзья в гараже, знакомые на фермах и в придорожных деревнях, попутчики. В обширную кабину «молокана», конечно, попадали люди. Наверно, это запрещено инструкцией, но не могу представить, как Ильюша промчится мимо старушки, что бредет с клюкой из одной деревни в другую, откажет подвезти больного. И при этом помыслить нельзя, чтобы деньги взял.
В выходные дни, если сезон, — с охотничьей компанией за город. И вот тогда — по дороге в машине, у лесного костра или в избушке лесника — рассказы Ильюши. Нет, не про себя — он человек обыкновенный, и жизнь у него такая же, ничего примечательного. Вокруг него — это дело другое. Еще в компании отца были дела, и случаи, и замечательные люди, а сегодня попутчик интересный попался, а в гараже сменщик…
Быстрый ум, наблюдательность охотника, большой жизненный опыт и слегка иронический взгляд на жизнь позволяют ему замечать и запоминать интересное. Рассказы самые разные: взволнованные и раздумчивые, живые и степенные. Если веселые, хитроватые, то это обычно от сменщика по «молокану»:
— Вот у моего сменщика, Петра Ивановича, был полушубок — шерсть росла. Семь лет его стриг. Спрашиваю: «Часто ли?» — «Два раза в год, говорит, приходится». — «А ты брось». — «Рукава зарастают, руку не просунуть». Я заинтересовался: «Приду посмотреть». А он: «Нельзя, вчера украли».
Нет! Трудно передать! Тут нужен спокойный, правдивый тон, милое выразительное лицо Ильюши, глаза с хитринкой. Левый, кажется, даже подмигивает!.. Но вернемся к рассказу:
— Сменщик мой парень шутной и замечательно умеет подражать разным голосам. Раз шел из бани, запихнул в водосточную трубу сверток белья, наклонился, мяукает. Люди подходят, интересуются, а он будто тащит — «она» не идет, фырчит, царапается. Кучу народа собрал. Надоело — взял сверток под мышку, раскланялся и пошел.
Подселили Петру Ивановичу в квартиру кляузную бабу, — житья не дает. Решил проучить. Принялся носить пустые кастрюли на чердак и там хрюкать. Пришел участковый, поднялись на чердак — там пустой чистый закуток: «Вот видите, какой она вредный человек? И что пишет!»
Серьезные, даже грустные жизненные случаи передавал Ильюша со слов попутчиков, или происходили они на местах, в деревнях, где он брал молоко. Охотничьи байки — тоже не от себя, чаще всего от знакомого в детские годы приятеля отца и земляка, пана Гарабурды. Я записал несколько таких рассказов, добавил свое, и вот в альманахе «Охотничьи просторы», а затем в книжке «Радоль» появилась небольшая повесть «Из рассказов о пане Гарабурде». Посвятил эту работу Илье Селюгину.
Большой мастер охотничьего дела был пан Гарабурда, любому охотнику не зазорно взять у него совет. Жалуется молодой гончатник: «Кровного щенка вырастил — и вот досада! — работать не принимается, не понимает ни следа, ни зверя. Что я ни делал… даже так: стропил зайца, заметил, в кусту лежит, потихоньку подвел выжлеца, взял на руки и кинул прямо на спину русака. Не помогло — заяц в одну сторону, гончак в другую». — «Не так надо, не так, — посоветовал Гарабурда, — аж и у меня был гончий, русский, кличка Финиш, тоже два года не принимался. Я его свел в кусты, вынул из мешка здорового русачищу, живого, — к соседу в хлев забежал — и ка-ак дал этим зайцем по Финишу. Обидчивый был выжлец, бросился за русаком с голосом, — да каким породным, трехтонным! И пошло. Аж надо не выжлецом по зайцу, а зайцем по выжлецу».
Укоряет Гарабурда спутника: «Ты что это? Бах да бах! Лес гудит, а все мимо. Говоришь, в густом вылетел? И я был рядом, только первым выстрелом всегда в гущарке просеку вырублю, вторым — аж как на чистом».
Надоели легавые гонялы. «Мне нужна собака с мертвой стойкой», — заявил в компании молодой охотник. Гарабурда головой покачал, говорит: «Не дай бог! Аж была у меня ирландка с такой стойкой, и, скажи, почуяла бекаса на островине, потянула вплавь через протоку, все тише, тише — и стала мертво на глубоком. Утонула! Аж забыть не могу, до сих пор жалко — богатое чутье у сучки было».
