— О-хэ! Что значит такое слово — «благослови»? Я не лесной бог и не его старший брат, и — о мать моя, на сердце у меня тяжело!
Он вздрогнул и опустил ребёнка.
— Ну что же, — сказала Мессуа, бренча горшками, — ведь ты всю ночь бегал по болотам. Конечно, ты надышался лихорадкой.
Маугли улыбнулся при мысли, будто что–нибудь в джунглях могло повредить ему. А Мессуа говорила:
— Я разведу огонь, и ты напьёшься горячего молока. Сними жасминовый венок, он пахнет слишком сильно для такой маленькой комнаты.
Маугли сел, бормоча что–то, пряча лицо в ладонях. Он был во власти странных и незнакомых чувств, точь–в–точь как если бы отравился: кружилась голова и слегка подташнивало. Он пил тёплое молоко долгими глотками, а Мессуа время от времени поглаживала его по плечу, не будучи вполне уверена, её ли это сын Натху или какое–нибудь чудесное божество джунглей, но радуясь уже тому, что он жив.
— Сынок, — сказала наконец Мессуа, и её глаза блеснули гордостью, — кто–нибудь уже говорил тебе, что ты красивее всех на свете?
— Что? — отозвался Маугли, ибо, разумеется, никогда не слыхал ничего подобного.
Мессуа ласково и радостно засмеялась. Ей довольно было взглянуть на его лицо.
— Значит, я первая? Так и следует, хотя редко бывает, чтобы сын услышал от матери такую приятную весть. Ты очень красив. Я в жизни не видывала такой красоты. Маугли вертел головой, стараясь оглядеть себя через плечо, а Мессуа снова рассмеялась и смеялась так долго, что Маугли, сам не зная почему, начал смеяться вместе с ней. Ребёнок перебегал от одного к другому, тоже смеясь.
— Нет, не насмехайся над братом, — сказала Мессуа, поймав ребёнка и прижимая его к груди. — Если ты вырастешь хоть вполовину таким же красивым, мы женим тебя на младшей дочери князя, и ты будешь кататься на больших слонах.
Маугли понимал едва одно слово из трёх в её разговоре. Тёплое молоко усыпило его после сорокамильного пробега, он лёг на бок, свернулся и через минуту уснул глубоким сном, а Мессуа откинула волосы с его глаз, накрыла его одеялом — и была счастлива. По обычаю джунглей, он проспал конец этой ночи и весь следующий день, потому что чутьё, никогда не засыпавшее вполне, говорило ему, что здесь нечего бояться. Наконец он проснулся, сделав скачок, от которого затряслась хижина: прикрытый одеялом, он видел во сне ловушки. Остановившись, он вдруг схватился за нож, готовый биться с кем угодно, а сон ещё глядел из его расширенных глаз.
Мессуа засмеялась и поставила перед ним ужин. У неё были только жёсткие лепёшки, испечённые на дымном огне, рис и комок квашеных тамариндов — ровно столько, чтобы продержаться до вечера, когда Маугли добудет что–нибудь на охоте.
Запах росы с болот пробудил в нем голод и тревогу. Ему хотелось кончить весенний бег, но ребёнок ни за что не сходил с его рук, а Мессуа непременно желала расчесать его длинные иссиня–чёрные волосы. Она расчёсывала их и пела простенькие детские песенки, то называя Маугли сыном, то прося его уделить ребёнку хоть ничтожную долю его власти над джунглями.
Дверь хижины была закрыта, но Маугли услышал хорошо знакомый звук и увидел, как рот Мессуа раскрылся от страха, когда большая серая лапа показалась из–под двери, а за дверью Серый Брат завыл приглушённо и жалобно.
— Уходи и жди! Вы не захотели прийти, когда я вас звал, — сказал Маугли на языке джунглей, не поворачивая головы, и большая серая лапа исчезла.
— Не… не приводи с собой твоих… твоих слуг, — сказала Мессуа. — Я… мы всегда жили в мире с джунглями.
— Мир и сейчас, — сказал Маугли, вставая. — Вспомни ту ночь на дороге в Канхивару. Тогда были десятки таких, как он, и позади и впереди тебя. Однако я вижу, что и весной Народ Джунглей не всегда забывает меня. Мать, я ухожу!
Мессуа смиренно отступила в сторону — он и впрямь казался ей лесным божеством, — но едва его рука коснулась двери, как материнское чувство заставило её забросить руки на шею Маугли и обнимать его, обнимать без конца.
— Приходи! — прошептала она. — Сын ты мне или не сын, приходи, потому что я люблю тебя! И смотри, он тоже горюет.
Ребёнок плакал, потому что человек с блестящим ножом уходил от него.
— Приходи опять, — повторила Мессуа. — И ночью и днём эта дверь всегда открыта для тебя.
Горло Маугли сжалось, словно его давило изнутри, и голос его прозвучал напряжённо, когда он ответил:
— Я непременно приду опять… А теперь, — продолжал он уже за дверью, отстраняя голову ластящегося к нему волка, — я недоволен тобой, Серый Брат. Почему вы не пришли все четверо, когда я позвал вас, уже давно?
— Давно? Это было только вчера ночью. Я… мы… пели в джунглях новые песни. Разве ты не помнишь?
— Верно, верно!
— И как только песни были спеты, — горячо продолжал Серый Брат, — я побежал по твоему следу. Я бросил всех остальных и побежал к тебе со всех ног. Но что же ты наделал, о Маленький Брат! Зачем ты ел и спал с человечьей стаей?
— Если бы вы пришли, когда я вас звал, этого никогда не случилось бы, — сказал Маугли, прибавляя шагу.
— А что же будет теперь? — спросил Серый Брат.
Маугли хотел что–то отвечать, но на дороге, которая вела от деревни к лесу, появилась девочка в белом платье. Серый Брат мгновенно исчез, а Маугли бесшумно попятился в высокую зелень поля; тёплые зеленые стебли закачались перед его лицом, и он скрылся, как призрак.
Девочка взвизгнула, думая, что увидела привидение, потом глубоко вздохнула. Маугли раздвинул стебли руками и смотрел ей вслед, пока она не ушла.
— А теперь я не знаю, — сказал наконец Маугли. — Почему вы всё же не пришли, когда я вас звал?
— Мы всегда с тобой… всегда с тобой, кроме Времени Новых Речей, — проворчал Серый Брат, лизнув пятку Маугли. — Разве я не пошёл за тобой в ту ночь, когда наша Стая прогнала тебя? Кто разбудил тебя, когда ты уснул в поле?
— Да, но ещё раз?
— Разве я не пошёл за тобой сегодня ночью?
— Да, но ещё и ещё раз, Серый Брат, и, может быть, ещё?
Серый Брат молчал. Потом он проворчал, словно про себя:
— Та, чёрная, сказала правду.
— А что она сказала?
— Человек уходит к человеку в конце концов.
И наша мать говорила то же.
— То же говорил и Акела в Ночь Диких Собак, — пробормотал Маугли.
— То же говорил и Каа, который умнее нас всех.
— А что скажешь ты, Серый Брат?
— Они выгнали тебя, наговорив плохих слов. Они разбили тебе камнями рот. Они послали Балдео, чтобы убить тебя. Они хотели бросить тебя в Красный Цветок. Ты, а не я, сказал, что они глупы и ленивы. Ты, а не я — мне нет дела до них, — ты напустил на них джунгли. Ты, а не я, сложил о них песню злее, чем наша песня о диких собаках.
