Схватка продолжалась, пока один из волков не убежал, и Маугли, оставшись один на взрытой и окровавленной поляне, глядел то на нож, то на свои руки и ноги, и наконец горестное ощущение, которого он раньше не знал, захлестнуло его, как волна захлёстывает бревно.
Маугли поохотился рано в этот вечер и ел немного, чтобы не отяжелеть перед весенним бегом, но ел в одиночестве, потому что обитатели джунглей были заняты пением и драками.
Это была настоящая белая ночь, как её называют. Все растения с утра, казалось, успели вырасти больше, чем за месяц. Из ветки, которая ещё накануне была вся в жёлтых листьях, закапал сок, когда Маугли сломал её. Мох густо и тепло курчавился под его ногами, острые края молодой травы не резали рук. Все голоса джунглей звучали, словно луна играла на басовой струне, полная Луна Новых Речей, которая обливала светом скалы и водоёмы, просовывала луч между древесным стволом и лианой, пропитывала светом мириады листьев. Забыв про своё горе, Маугли громко запел от восторга, начиная свой бег. Это было больше всего похоже на полет, потому что Маугли выбрал длинный склон, спускавшийся к северным болотам через густую чащу джунглей, где упругая почва заглушала звук его шагов. Человек, воспитанный человеком, не раз споткнулся бы, выбирая дорогу при обманчивом лунном свете, а ноги Маугли, приученные долгими годами жизни в лесу, несли его легко, как пёрышко. Когда гнилой ствол или скрытый камень подвёртывались ему под ноги, он не замедлял шага и перескакивал через них без напряжения, без усилия. Если ему надоедало бежать по земле, он по–обезьяньи хватался руками за прочную лиану и скорее взлетал, чем взбирался, на верхние тонкие ветви и путешествовал по древесным дорогам, пока у него не менялось настроение. Тогда он снова спускался вниз, к земле, по длинной, обросшей листьями дуге лиан.
Ему встречались ещё полные зноя ложбины, окружённые влажными скалами, где трудно было дышать от тяжёлого аромата ночных цветов; лианы, сплошь покрытые цветом; тёмные просеки, где лунный свет лежал полосами, правильными, как клетки мраморного пола; чащи, где молодая поросль была ему по грудь и, словно руками, обнимала его за талию; и вершины холмов, увенчанные распавшимися на куски утёсами, где он перепрыгивал с камня на камень над норами перепуганных лисиц. До него доносилось слабое, отдалённое «чух–чух» кабана, точившего клыки о ствол, а немного погодя он встречал и самого зверя, в полном одиночестве рвавшего и раздиравшего рыжую кору дерева, с пеной на морде и горящими глазами. А не то он сворачивал в сторону, заслышав стук рогов, ворчанье и шипенье, и пролетал мимо двух разъярённых буйволов. Они раскачивались взад и вперёд, нагнув головы, все в полосах крови, которая кажется чёрной при лунном свете. Или где–нибудь у речного брода он слышал рёв Джакалы, крокодила, который мычит, как бык. А иногда ему случалось потревожить клубок ядовитых змей, но, прежде чем они успевали броситься на Маугли, он уже убегал прочь по блестящей гальке и снова углублялся в лес.
Так он бежал в эту ночь, то распевая, то выкрикивая и чувствуя себя счастливее всех в джунглях, пока запах цветов не сказал ему, что болота близко, — а они лежали гораздо дальше самых дальних лесов, где он обычно охотился.
И здесь тоже человек, воспитанный человеком, через три шага ушёл бы с головой в трясину, но у Маугли словно были глаза на ногах, и эти ноги несли его с кочки на кочку и с островка на тряский островок, не прося помощи у глаз. Он держал путь к середине болота, спугивая на бегу диких уток, и там уселся на поросший мхом ствол, наклонно торчавший из чёрной воды. Всё болото вокруг Маугли бодрствовало, потому что весенней порой птичий народ спит очень чутко и стайки птиц реют над болотом всю ночь напролёт. Но никто не замечал Маугли, который сидел среди высоких тростников, напевая песню без слов, и, разглядывая жёсткие подошвы смуглых ног, искал старую занозу. Он думал уже, что оставил горе далеко позади, и начал было песню, как вдруг оно вернулось — вдесятеро сильнее прежнего. Маугли испугался.
— Опять оно здесь! — вполголоса проговорил он. — Оно идёт вслед за мной, — и оглянулся через плечо, словно ожидая увидеть что–то у себя за спиной.
— Но никого же тут нет!
Ночная жизнь на болоте шла своим чередом, ни один зверь, ни одна птица не заговаривала с ним, и страшное ощущение росло.
— Я отравился, — сказал он испуганно. — Я зазевался и съел отраву, и вот — из меня сила уходит. Я испугался… Нет, я не Маугли, если испугался двух дерущихся волков. Акела и даже Пхао приструнили бы их, а Маугли — испугался? Вот верный признак: значит, я отравился. Но что происходит в джунглях? Они поют, дерутся, перебегают стайками с места на место, а я — ай-е! — я умираю в болоте от смертельного яда.
Ему стало так жалко себя, что он едва сдержал слезы.
— Потом, — продолжал он, — меня найдут в луже чёрной воды. Нет, я должен возвратиться в родные места и умереть на Скале Совета, и тогда Багира, которую я люблю (если только она не верещит в долине), может быть, хоть немного присмотрит за тем, что от меня останется, а то Чиль сделает со мной то же, что сделал с Акелой.
Большая тёплая слеза капнула на его колено, и, упиваясь своим несчастьем, Маугли почувствовал радость от того, что у него такое горе, — если вы поймёте такую радость навыворот.
— То же, что Чиль сделал с Акелой, — повторил он, — в ночь, когда я спас Стаю от диких собак. Он сосредоточился, размышляя о последних словах Одинокого Волка, памятных, конечно, и вам.
— Акела наговорил много ерунды перед смертью, потому что, когда мы умираем, мы уже не те, что раньше. Он сказал… Но всё равно, мой дом — джунгли!
Разгорячённый воспоминаниями о битве на берегу Вайнганги, он выкрикнул это вслух, так что даже дикая буйволица в тростниках привстала на колени и фыркнула:
— Человек!
— У-у! — сказал дикий буйвол Меса (Маугли было слышно, как он ворочается в грязи). — Это не человек. Это только безволосый волк из Сионийской Стаи. В такие ночи он бегает взад и вперёд.
— У-у! — отвечала буйволица, вновь нагибая голову к траве. — А я думала, что это человек.
— Говорю тебе, что нет. О Маугли, разве тут опасно? — промычал Меса.
— «О Маугли, разве тут опасно?» — передразнил его мальчик. — Только об одном и думает Меса: не опасно ли тут! Кроме Маугли, который бегает взад и вперёд по лесу и стережёт вас, никто ни о чем не думает!
— Но как он громко кричит! — удивилась буйволица.
— Так кричат все, — презрительно отвечал Меса, — кто знает, как рвать траву, но не умеет жевать её.
