— Флориндо, нам необходимо поговорить откровенно. Мы, кажется, влипли в скверную историю. — Он мельком недоверчиво взглянул на меня. — Я не шучу! Дело обстоит очень серьезно и не терпит отлагательства.
— Говорите… Андриу. Я слушаю.
«Андриу» снова заменил «сеньора инженера». Это уже был шаг к примирению. Стараясь ничего не упустить, я поведал ему обо всем, не скрывая догадок, сомнений и опасений. Он внимательно выслушал, долго щурился на огонь и, покачав головой, озабоченно пробормотал:
— Да, положение неважное… Совсем, совсем неважное… — потом энергично швырнул окурок в костер и воскликнул: — Клянусь девой Марией, я ничего не знал! Даже и не подозревал. А уходить надо. Надо уходить, вы правы! Свидимся с рыжебородым и уйдем…
— Зачем откладывать! — перебил я. — Что нам рыжебородый? Этот жулик!
Он протестующе поднял ладони и внушительно сказал:
— Знаете, что неясно во всей этой паршивой истории?.. Нет! Ну так послушайте. Я немало людей повидал на своем веку. И хороших, и плохих. Так вот, рыжебородый Пау не жулик. Не похож он на жулика, и все! Так мне сердце говорит! Это человек слова, значит, уже стоящий. Нельзя обойтись с ним по-свински.
— В чем же свинство? Мы люди свободные. Как пришли, так и уйдем. Мы никому ничем тут не обязаны.
— Нет! Я обещал ему кое-что, и он должен получить свое.
— Кое-что… Получить… — многозначительно протянул я, подумав про себя: «Хочешь выманить лишний алмаз».
Он словно бы подслушал мою мысль.
— Не надо думать обо мне плохо, Андриу. Дело не в жадности. Нет! Я отдам ему все, что осталось, даже если он придет с пустыми руками. Э, погодите!..
Он вернулся с рюкзаком и, расстегнув молнию, высыпал его содержимое прямо на траву.
— Смотрите все, не стесняйтесь.
Кроме коробок с пистолетными патронами я обнаружил еще несколько пачек винтовочных и увидел два крупнокалиберных автоматических пистолета.
— Было четыре, два уже отдал, — пояснил Флориндо лаконично.
— Зачем ему оружие?
— Кто знает?.. Прошлый раз мы с Терро оставили ему винтовку и немного патронов.
— А если оружие идет в ход против индейцев, ваших же братьев по крови? Вам такое не приходило в голову?
— Нет-нет! — горячо запротестовал он. — Этого не может быть! Тут другое. Что, не знаю, но другое. Клянусь девой Марией, рыжебородый не подлец!
Мы замолчали. Уверенность Флориндо произвела на меня впечатление и сильно поколебала неблагоприятное мнение о рыжебородом. Я хорошо знал, насколько наблюдателен Флориндо, и доверял его интуиции. В конце концов если на то пошло, у меня не было никаких веских оснований чернить Пау. Одни только предположения, домыслы и догадки. Зачем бы ему покупать оружие и боеприпасы по дикой цене, действуй он заодно с хозяевами? А лекарство?.. Нет, тут в самом деле что-то другое. Он преследует какие-то тайные цели, безусловно идущие вразрез с хозяйскими интересами…
— Лидриу! — прервал мои размышления Флориндо. — А что если вам потолковать с рыжебородым?
— Потолковать?
— Ну да! Поговорить, по-немецки. Начистоту!
— Черт возьми! Это мысль… Рискнем!
Рыжебородый появился рано утром. Я вышел навстречу. Он улыбнулся своей скупой улыбкой, не разжимая губ, и приветственно вскинул руку. Внезапная догадка хлестнула молнией. Приготовленная немецкая фраза застряла в горле. И как раньше не догадался?.. Секунду-другую поколебался, потом все же решился и ответил жестом левой руки. Тем временем правая нырнула в карман и нащупала рукоять пистолета. Если догадка верна, то на этот раз под конвоем прогуляется он. По крайней мере до Большого болота…
Все эти соображения промелькнули мгновенно, и я как ни в чем не бывало приветливо сказал по-немецки:
— Доброе утро, Пау! Как поживаете?
Он отпрянул, как от удара, и схватился за мачете.
— Спокойнее, спокойнее! Я вам не враг…
Какое-то мгновение он простоял неподвижно, не спуская глаз с меня. Потом неуловимо напрягся и потихоньку повел правую ногу назад. Я потянул руку из кармана, показывая затыльник пистолета. Он заметил и, поняв, что преимущество не на его стороне, выпустил рукоять мачете.
— Так неожиданно… — пробормотал он сдавленно. — Откуда вы узнали?
— Не все ли равно! Важно, что знаю.
— А тот знает? — он кивнул в сторону нашей каморки.
— Не все сразу, — усмехнулся я. — Давайте поговорим, тогда и разберемся.
— Вы хотите только поговорить. Правда?
— Да. А чего вы боитесь?
— Ничего, конечно. Просто я. было другое подумал. Звереешь тут, ну и кажется всякое. Ладно!.. — он отстегнул мачете и, бросив на землю, ухмыльнулся добродушно и лукаво. — Так вам будет спокойнее. Верно?
— Пожалуй, — ответно улыбнулся я, демонстративно вытаскивая руку из кармана, но продолжая держаться настороже.
— Пошли! — пригласил он и, не оглядываясь, двинулся вперед.
Мы уселись на камни друг против друга в тени полуразрушенной стены.
— Валяйте! — бросил он, выжидательно глядя на меня.
— Вы немец?
— Возможно! А вы кто? Американец, англичанин?..
— Ни то, ни другое. Но что вы здесь делаете? Мне кажется, вам тут неважно живется.
— «Неважно» не то слово. Паршиво живется. Хуже некуда. Дерьмо, а не жизнь! — сплюнул он.
— Что же вас удерживает? Можно уйти.
Он оценивающе посмотрел на меня.
— Похоже, вы не воевали?
— Да, не успел.
— Ваше счастье, а я навоевался до тошноты. Почти целых шесть лет не видел неба и солнца.
— Вы подводник? — осенило меня.
— Черт возьми! Откуда вы узнали?
— Вы же сами намекнули.
— Хм!.. А пожалуй, верно… — проворчал он. — Действительно проговорился, как мальчишка. Перенервничал я с вами. Ну да ладно! Расскажите, что там, в мире.
— В мире? — озадаченно переспросил я.
— Ну да! В мире, — нетерпеливо повторил он. — За океаном и вообще… — он сделал широкий жест.
— Уж не хотите ли вы сказать?.. — неуверенно начал я.
— Вот именно— хочу! — перебил он. — Вы угадали, попали в точку. Выкладывайте все, что знаете. Ну, как… Как Робинзону. И не тяните, черт вас побери! Затеяли разговор, так нечего тут!
Он учащенно дышал, но это был не гнев, а волнение нетерпеливого ожидания. Он слушал всем существом, боясь упустить хоть слово, лишь изредка задавая короткий встречный вопрос или издавая удивленное восклицание. Не прошло и нескольких минут, как я с величайшим изумлением понял, что предо мной человек, лет пятнадцать не читавший газет и не слушавший радио. Его представления о мире застыли где-то на уровне начала 1945 года. Когда же я начал рассказывать о послевоенной Германии, он не выдержал, перебил.
