Кажется, больше всех волновалась во время голосования Валерия Петровна. Я на нее просто не мог смотреть. В этот момент ее страстная любовь к внуку прорвалась наружу в полном объеме.
Собралось на нашем сборище двадцать шесть тысяч восемьсот десять человек. Результаты голосования дали довольно неожиданные результаты. На последнем месте оказался наш старичок Морозов, на предпоследнем Ксения, на третьем с конца Митя, на втором от начала Иван. А Марк собрал десять тысяч триста пятьдесят два голоса.
Когда секретарь произнес это вслух, Валерия Петровна разрыдалась.
– Я знала, – сказала она, – что у этого мальчика большое будущее.
Я пришел домой и сразу отправился к себе на второй этаж. Как правило, возвращаясь вечером домой, я звонил Соне и спрашивал, не найдется ли у нее полчасика для меня. Но тут весь Сонин этаж был ярко освещен, оттуда слышались через окна какие-то оглушительные возгласы, и мне стало ясно, что соваться туда не стоит.
Я не хотел есть, но устроить себе что-то приятное мне было необходимо. Я взял бутылку бордо, Chateau Haut-Brion, хорошего 2005 года. Ее мне подарил Митя Бибиков на Рождество, и я тогда сразу предощутил счастье. Французских сыров в холодильнике было достаточно, я соорудил себе красивую композицию с виноградом и грушей и отправился со всем этим уютным хозяйством в гостиную. Устроился на диване, включил нашего любимого Сент-Коломба, которому ей-богу нет равных, и принялся отмокать от произошедшего на Золотом поле.
Я вслед за Валерией Петровной готов был повторить, что многого ожидаю от Марка. Но так быстро! Это все же для меня стало загадкой. И чего ждать от его встречи с этим ужасным Фишóм, совсем непонятно. Марк ясен умом, и обольстить его невозможно, но он же ребенок, еще играет в лего, слушает детские передачи…
Мне не суждено было в тот день додумать все это. В дверь резко позвонили, коротко, агрессивно.
На пороге стояла Соня, вся в красных пятнах, глаза вылезали из орбит, в руках какие-то бумаги.
– Соня, милая, шушу, кариссима, как я рад, что ты пришла! Я сижу пью бордо, думаю об этой жуткой истории со статуями…
– Мне никакого дела нет до ваших статуй. У меня тут жизнь валится в тартарары. – Она быстро прошла в гостиную, швырнула на стол бумаги и плюхнулась в кресло. – Налей мне выпить. Я не хочу вина. Дай мне виски. Или водки. И кусок черного хлеба.
Я буквально заметался. Люблю я Соню до сих пор, и тогда любил тоже, и что такое у нее произошло, в толк взять не мог. Постоял на кухне минуту как вкопанный, потом ко мне вернулись силы. Я схватил бутылку водки из морозильника, отрезал по-быстрому хлеба и бросился к Соне прямо бегом, откуда только силы взялись в мои годы.
– Соня, чудесная, выпей, тебе полегчает…
– Нет, мне сегодня не полегчает, не надейся! Он хлопнул дверью и уехал. Сказал, что ненавидит меня и уезжает навсегда.
– Ты говоришь о Гидо?
– Ханя, о ком я еще могу говорить? Ты меня знаешь как облупленную, все происходило у тебя на глазах, ты понимаешь, как я в него влюбилась!
– Да, Соня, все это я знаю. Только мне неизвестно многое другое. А без этого я не смогу дать тебе дельный совет. Он тебя любит?
Соня ответила не сразу. После двух рюмок водки ей и вправду полегчало, и она могла теперь говорить членораздельно. Хоть и с черным хлебом во рту.
– Наверное, нет. Он очень красиво говорит и по-немецки, и по-итальянски, и я люблю его речь до безумия. В самом голосе столько обаяния, страсти, внутреннего кипения. А по натуре он холодный, как кусок горного льда. Голос как будто принадлежит другому человеку…
– Почему же ты сейчас это говоришь? Ведь ты же любишь его. Кого же? Голос? Мужчину?
– Я, наверное, люблю обладателя этого голоса. Того, на которого этот голос был запланирован. Ты же меня знаешь, Ханя, я всегда могу смотреть на себя со стороны, но это не мешает мне оставаться такой, какая я есть. Я его люблю все равно. Мужчину? Это слово ему не подходит.
Эта фраза меня, грешного, порадовала, но виду я не подал.
– Тут я копаться не стану. Скажи мне лучше, как обстоят дела у тебя на кафедре.
– Ну, в этом-то как раз все дело. Сегодня кафедра без моего ведома назначила общее собрание, и на него все пришли как один. Хоть бы о науке так пеклись!
– И вы с Гидо на него тоже пришли?
– А что мне было делать? Я же знала, о ком они станут судачить. Хоть бы один умный человек нашелся! Во всех только самолюбие брызжет, прямо из ушей на землю выливается, считают себя истинами в последней инстанции.
– И что они сказали о Гидо?
– Не стану я тебе всю эту чушь пересказывать. Лена Линкс заявила, что они все, семнадцать человек, включая трех профессоров и четырех лаборантов, подадут заявления об уходе, если Гидо будет зачислен доцентом на нашу кафедру.
– Ты когда собиралась это сделать?
– Я подала заявку ректору, он одобрил мое предложение, и у моей секретарши уже лежал приказ о назначении Гидо. Я завтра хотела вывесить приказ на кафедре.
– А ты знала, как люди на кафедре относятся к Гидо?
Соня замолчала. Ей не хотелось отвечать на этот вопрос. Она меня знала и в чем-то опасалась. Зачем говорить об очевидном? Лучше было улизнуть от ответа. Я это понял.
– Соня, ты должна мне об этом сказать. Иначе зачем весь этот разговор?
– Ну хорошо. Не любили они его. Все без исключения не любили. И я это хорошо знала. Потому что за четыре года, пока Гидо здесь обретается, я попробовала его познакомить поближе со всеми своими коллегами на кафедре. Звала их в гости, мы вместе ходили в театр и в рестораны. Я устраивала завтраки для лаборанток, на которых Гидо пытался их очаровать. У меня ничего не получилось. Все как один сначала отвернулись от Гидо, а потом стали выражать свое негативное отношение и ко мне непосредственно. Я шла напролом, мне было море по колено. А на этом собрании меня стали ломать через коленку.
– И чем все дело кончилось?
– Страшным скандалом. Они несли свою глубокомысленную чушь о научной несостоятельности господина Скаппато часа два. Мы с Гидо сидели тихо и голоса не подавали. Ни одного грубого или некорректного слова в адрес Гидо или в мой адрес не было сказано. Но нас все равно как будто вываляли в дерьме. Они прокручивали фрагменты из аудиозаписей с выступлениями Гидо и хладнокровно анализировали их с точки зрения объективного знания. Удары наносились точные, меткие, хлесткие. Я думала, Гидо выскочит или закричит. Он молчал. Через два часа чаша моего терпения наконец переполнилась. Я встала и заявила, что мои дорогие коллеги могут дружно подавать заявления об уходе. Я зачисляю господина Гидо Скаппато, гражданина Швейцарской Конфедерации, на должность доцента кафедры русской литературы гуманитарного факультета Леонского университета с семнадцатого сентября 2012 года. Гидо встал, не поднимая глаз, и мы ушли.
