По словам англичан, которые сторожили и этот остров, черепах ранее здесь было великое множество. Теперь они тоже появляются в достаточном количестве, особенно с января по июнь, когда откладывают яйца на берегу. Но чтобы русским не терять времени на ловлю черепах, начальник английской брандвахты, помещающейся на бриге «Тис», капитан Реннай предложил Головнину взять у него десяток черепах, сидевших в специально вырытом для них пруде.
Черепахи были огромные, и перевернуть их на спину было не легче, по словам Тишки, чем опрокинуть воз с сеном.
Остров оказался примечательным не одними черепахами.
Молодые мичманы и гардемарины, гуляя по берегу, обратили внимание на большой камень, на котором стоял закрытый металлический ящик с надписью по-английски: «Почтовый дом».
Открыв крышку ящика. Литке обнаружил там письма, адресованные в Европу, Америку, Индию, и дощечки с названиями кораблей, которые подходили к острову, с указанием — когда и куда они пошли отсюда. Сделанные на некоторых дощечках надписи гласили: «Привет друзьям из Ливерпуля», «Будем ждать в Рио-де-Жанейро», «Изменили курс: идем вокруг мыса Горн». Одна надпись гласила: «Идущие в Северную Америку, передайте Люси Эдварде из Филадельфии (следовал адрес), что ее Джимми никогда больше к ней не вернется: его слопал вместе с сапогами здоровенный шарк по пути из Кейптауна в Рио-де-Жанейро».
— Вот это по-моему! — воскликнул со смехом Литке, никогда не упускавший случая посмеяться.
Другие же молчали, думая: «Что это, шутка или действительно трагедия моря?»
Во всяком случае, людям, которые в течение двух лет не могли подать о себе весточки родным и близким, было приятно видеть на пустынном острове этот ящик с вестями о таких же морских скитальцах, как и они.
Шкаев сказал мичману Врангелю, который переводил иностранные надписи для матросов:
— Спасибо вам, Фердинанд Петрович, за прочтение. А вы, ребята. — обратился он к матросам, — закройте этот сундук поаккуратнее, и, гляди, ничего не брать отсюда на память. Через этот сундук наш брат-мореходец вести о себе подает!
Глава двадцать четвертая
ПОД ДЛИННЫМ ВЫМПЕЛОМ
Покинув остров Вознесенья, «Камчатка» продолжала плавание при весьма тихих ветрах, которые чередовались с полным безветрием.
Порою шлюп едва полз, делая по одной-две мили в час, а иногда стоял на одном месте с беспомощно повисшими парусами.
От жары все притихло на судне, прекратилось всякое движение, которое не вызывалось крайней необходимостью. Даже Терентий Лаури прятался от солнца. Только один бойцовый петух, которого Скородумов приобрел для себя на манильском базаре, не страдал от жары и орал по-прежнему, напрягая могучую грудь и прислушиваясь, не отзовется ли где-нибудь соперник.
Шестого апреля течение перетащило лежавшую в дрейфе «Камчатку» черев экватор. Ночами несколько раз слышали с разных сторон шум: то передвигались большие косяки рыб.
Под утро 3 июня увидели Азорские острова — Флорес и Корву. Отсюда Головнин решил итти к острову Фаялу, где лучше всего было запастись свежей водой и где была наиболее удобная стоянка. Этот остров приметили издали по величественному потухшему вулкану Пико высотою более двух верст.
Пико был опоясан несколько ниже вершины легким, как кисея, облаком, что делало его еще величественнее и выше.
К концу дня подошли к острову.
Ветер приносил с земли запах лимонных рощ. На шлюпках, шнырявших по рейду, слышалась испанская и португальская речь, звенели песни, веселый женский смех...
Но уже ни чужое веселье, ни прелесть чужой природы, ни чужая жизнь и речь не привлекали более к себе даже молодежь, собравшуюся на палубе «Камчатки». Все это вызывало лишь грусть: еще более хотелось домой, к родным очагам.
На пути от острова Фаяла ветры часто меняли направление и были большей частью противные. В Портсмут пришли только через шесть недель.
Наконец вот и они, родные пределы, тяжелые, светлые волны Балтики! Вошли в Финский залив. Все поздравляли друг друга.
Головнин приказал поднять длинный вымпел.
Это был узкий сине-белый флаг-лента, который поднимался на военных кораблях после длительного похода. За каждый год, проведенный в плавания, к вымпелу прибавлялось сто футов, а сам он равнялся длине корабля. Но чтобы он мог держаться в безветрии и не тонул в море, за кормой к концу его прикреплялись два полых стеклянных шара.
К поднятию вымпела на «Камчатке» стали готовиться с вечера, приводили в порядок корабль, амуницию, снаряжение. И когда наутро выстроились на шканцах, палуба сверкала, как стекло, снасти лежали в полном порядке на своих местах, ярко блестели все медные части на корабле, пуговицы на мундирах, лакировка на офицерских киверах.
Головнин в полной парадной форме вышел к фронту и поздравил команду с окончанием плавания. Оно длилось два года и девять дней. Не было потеряно ни одного якоря, ни одной мачты, ни одного каната, ни одного паруса. Среди команды не было ни одного больного.
Три мичмана: три Федора — Врангель, Литке и Матюшкин — и гардемарины Лутковские — все загорелые, счастливые, ловкие, овеянные ветрами всего света, взялись за вымпел и с большой осторожностью, при помощи старших матросов, стали выпускать за борт, постепенно разматывая ленту флага в триста тридцать футов, словно открывая длинный счет своих будущих дней и морских трудов во славу российского флота.
Василий Михайлович с улыбкой смотрел на молодежь, возмужавшую в море, и взгляд его был задумчив, — он словно мысленно уступал им дорогу.
Над морем грянул салют корабельных пушек, и сильный северный ветер подхватил вымпел, не позволяя ему лечь на воду.
Был уже виден мыс Гаривалла.
Пятого сентября 1819 года «Камчатка» бросила якорь в Кронштадте.
Эпилог
В ПОСЛЕДНЕЕ ПЛАВАНИЕ
Минуло двенадцать лет с тех пор, как «Камчатка» бросила якорь на Кронштадтском рейде.
Стояли мягкие дни северного петербургского лета, когда солнце светит щедро и все же воздух свеж, когда легкий ветер ласково обдувает тело, когда дали ясны, когда ночи своей призрачной тишиной приводят человеческую душу в состояние чуткого трепета, когда жаль только одного: что эти дни так коротки.
В описываемую нами пору на даче вице-адмирала и начальника главнейших департаментов морского министерства Василия Михайловича Головнина, на Петергофской дороге, близ Стрельны, было все в цвету.
