В тот день я вооружился биноклем капитана. Рассматривать гористый, покрытый тропическим лесом остров, над которым возвышался гигантский вулкан, было интересно. Тонкая струйка дыма, венчающая этот громадный котел кипящей лавы, придавала пейзажу особое очарование. Все-таки не каждый день приходится видеть дымящиеся вулканы. Остров казался диким, с обширными незаселенными территориями: кусок первозданной суши.
Стоял полдень. Мачи обменивался с кем-то колкостями по радиотелефону. Объединенная метеорологическая служба кондоминиума в определенные часы передавала прогнозы погоды, предупреждения об ураганах и другие сообщения, а заодно и подслушивала переговоры. Иногда с нами разговаривала Пат, жена капитана. В эфире кипела жизнь. Разумеется, только в будни. В воскресенье радио молчало. Скорее всего считалось, что в праздничный день не может возникнуть ни ураган, ни «ветерок», доходящий иногда до cкорости в сто узлов, о которых неплохо было бы предупредить не только «тех, кто в море».
Радио отчаянно трещало. Капитан Бохеньский что-то кричал по поводу даты прибытия к берегам острова Малекула, а у меня на крыше было славно, спокойно: только Чарлз сладко похрапывал, набираясь сил перед очередной сервировкой стола.
Я поднял к глазам бинокль и увидел у самого берега какие-то деревья, а может, что-то другое. Гладкие округлые стволы были увенчаны чем-то непонятным, но чем именно — с такого расстояния я разглядеть не мог. Похоже, что это были скульптуры. Но как они оказались на деревьях? Что-то мало правдоподобно.
Тем временем проснулся Чарлз.
— Какое имя дерево принадлежит остров? — спросил я на своем жалком пиджин, подавая ему бинокль.
Чарли приложил бинокль к глазам. Незамедлительно прозвучал ответ:
— Атингтинг гелан, господин.
Я сделал вид, что понял, но, клянусь богом, его слова ни о чем мне не говорили.
— Это знаменитые щелевые гонги с Амбрима, точнее, с северной части острова, — голова Джека показалась над крышей.
— Любопытные вещи.
— Они не только любопытны на вид, но еще играют существенную роль в жизни местных жителей. Когда увидишь их поближе, то убедишься, что они — настоящие произведения искусства. Кстати, на них большой спрос. Сейчас любой музей с удовольствием заплатит две тысячи долларов за хороший старый гонг.
— Порядочная сумма…
— Их становится все меньше, а появление нового гонга у островитян тоже дело непростое: надо платить и за дерево, и за резьбу, — а все это стоит недешево…
— Джек! Джек! — донеслось снизу. — Тут тебя спрашивают, — кричал снизу капитан, держа микрофон в руке.
Джек одним прыжком оказался на лестнице.
— После поболтаем, — буркнул он. Через минуту из рубки донесся его напряженный крик:
— Плохо слышу! Повтори, повтори!
Мы больше не вернулись к разговору о деревянных гонгах. Пока я сидел на крыше надстройки, он получил какие-то распоряжения по службе. Пристав к берегу, мы оставили Джека на острове гонгов и вулканов. К счастью, мы высадились неподалеку от группы гонгов. Что есть духу помчался я туда с фотоаппаратом.
Скульптура из хлебного дерева
Вид у гонга был необычный. Врытый с легким наклоном назад, очищенный от коры и словно отполированный ствол дерева венчала фигура почти в рост человека. Тщательно вырезанные вогнутые и продолговатые лица приковывали внимание, особенно большие носы и огромные плоские глаза. На впалые физиономии, окруженные мелким орнаментом, казалось, были надеты кружевные чепчики, какие носили наши бабушки. Там, где должно быть декольте, проглядывали аккуратно вырезанные круглые кабаньи клыки.
Так выглядела верхняя часть этого «удлиненного» барабана. Низ — ствол с продольной трещиной шириной примерно в два пальца. Ствол оказался выдолбленным и пустым. Я внимательно осмотрел его со всех сторон. Без сомнения, операция по выдалбливанию ствола проводилась через эту узкую щель.
Я сделал много снимков и отступил на несколько шагов назад, чтобы еще раз полюбоваться удивительным зрелищем. Два других гонга были немного меньше, но поразительно похожи на главный. Значит, все три продолговатых лица были вырезаны рукой одного художника.
— Внушительное зрелище, не правда ли? — услышал я за спиной голос капитана Бохеньского. — Такие гонги можно встретить только здесь, в северной части острова. Миль двадцать на юго-запад отсюда островитяне вырезают свои гонги уже иначе, но тоже из ствола хлебного дерева.
— Как на Пентекосте, там, где мы пили каву?
— Нет, на Амбриме гонги всегда устанавливают вертикально. Жители южного Амбрима вырезают не одно, а три лица, одно над другим, с большими носами и огромными глазами и с украшениями из кабаньих клыков на шее. При этом они раскрашивают гонги в разные цвета. Выдолбленный ствол в верхней части красят красным и зеленым. Хотя, признаюсь, я предпочитаю такие, как эти. Они выглядят более величественно, а те слишком пестро.
— Жаль, что я не могу сравнить…
— Ну почему же. Через три дня «Росинант» прибудет на Малекулу.
Мы медленно шли к деревне.
— Здесь живут язычники. По подсчетам администрации, одна шестая жителей Новых Гебрид — язычники. Мне кажется, больше половины островитян остается верной обычаям своих предков. Здесь много миссий. Самые влиятельные на Новых Гебридах, кажется, пресвитериане, потом римские католики, англикане, Церковь Христа, апостольская церковь, адвентисты седьмого дня, да кто их всех упомнит. Аборигенов прельщают, подкупают… Нечего удивляться: многие из них берут то, что дают, приходят в миссию, когда прикажут, но жизнь островитян от рождения до смерти определяют языческие обычаи. Древние законы дают рецепты на все, с чем сталкивается коренной житель на островах. Религия белых не может им этого обеспечить. Аборигены становятся своего рода оппортунистами и хотя формально фигурируют в том или ином реестре верующих, чаще продолжают жить по законам предков.
— И прежде всего в гармонии с природой.
— Конечно. Известно, что с деятельностью миссионеров в Океании связан так называемый «рубашизм». Когда-то пасторы-пуритане заставляли местных женщин и мужчин носить рубашки и разные европейские одежды, из-за чего эти дети природы безумно страдали и болели. Нагота им просто необходима. Впрочем, то же самое произошло и с кавой. В прошлом столетии пресвитериане запрещали коренным жителям пить их любимый напиток. Косвенным последствием этого является распространение пьянства в Виле и Санто. Почти три четверти преступлений и правонарушений совершаются аборигенами под влиянием алкоголя. Существует официальное мнение, что, если бы теперь снова разрешили употреблять каву и способствовали бы развитию спорта, уменьшился бы процент алкоголиков среди городского населения Новых Гебрид.
