Портреты иногда налеплены прямо на стену, иногда в аккуратных рамочках под стеклом повешены на гвоздике. Обычно под ними теплится лампадка, дымится сандаловая палочка или, на крайний случай, горит электрическая лампочка.
Это может показаться трогательным, но на' самом деле не так безобидно. Подчеркивание приверженности к индуизму получило сейчас политическую окраску. Не все жители Индии — индусы. Есть еще мусульмане, христиане, джайны, буддисты. Христианам хорошо: они могут поместить над рабочим столом или станком Иисуса Христа и Мадонну. Джайнов и буддистов, во-первых, совсем немного, во-вторых, им индуистские боги если не родные, то двоюродные. А вот у мусульман, самого крупного религиозного меньшинства, особенно в городах, нет ни икон, ни других изображений Аллаха. И демонстрация приверженности индуистским богам приобретает антимусульманскую окраску.
Представляется просто невероятным, что националистическая ДМК не побоялась замахнуться на всевластие индуизма. Ведь мусульмане — тоже «северяне», еще больше, чем брахманы. Во всяком случае, на Юге они появились позже. Даже Национальный конгресс и руководимое им центральное правительство, провозгласившие в Конституции секуляризм, т.е. независимость от религии, не решились на подобную меру.
Любопытно, что это распоряжение, столь, казалось бы, противоречащее традициям, фактически не встретило в Мадрасе противодействия. Видимо, ДМК чутко уловила настроение масс, вовсе не склонных, несмотря на религиозность, к воинствующему клерикализму, к проповеди исключительности своей религии.
В связи с этим возникают сомнения в справедливости притязаний крайне правых религиозно-общинных организаций вроде «Джан сангх», утверждающих, что они выражают «истинный дух» индийского народа.
«Дравида муннетра кажагам» — партия очень сложная, будущее ее во многом еще не определено. Благожелательно-враждебный нейтралитет к коммунистам пока не помешал ей принять их поддержку на выборах. Характерно и чрезвычайно дружественное отношение тамильского правительства к Советскому Союзу. За последние годы культурные и экономические связи между СССР и Тамилнадом значительно расширились.
Правительство ДМК приобрело большой авторитет твердой позицией по вопросу о правах штата на свою долю при распределении централизованных средств — оно выступает с конкретными предложениями по увеличению этой доли, но воздерживается от всяких угрожающих жестов в адрес Центра и неукоснительно выполняет решения индийского правительства. После раскола Конгресса фракция ДМК в парламенте фактически поддерживает курс Индиры Ганди.
Дальнейшая судьба ДМК зависит от многих факторов — полевение мелкобуржуазных масс может толкнуть ее на радикальные социальные реформы, в то же время пребывание у власти без проведения серьезных преобразований в экономике при быстром росте местной крупной буржуазии, с которой приходится идти на компромиссы и вступать в соглашения, может привести к превращению ее в обычную буржуазную партию, прикрывающуюся прежней славой выразителя интересов всего народа.
Сколько раз мне доводилось слышать: «Чтобы узнать Индию, надо жить в деревне». Действительно, Индия — страна аграрная, и основное ее население живет вне городов. Крестьянская психология прочно и долго держит в своих тенетах даже того, кто покинул деревню и порвал с ней связь. Но совсем порвавших немного. У одних горожан там остались родственники, и часто очень близкие, — жена, дети, у других — собственный клочок земли или дом, хотя в нем давно не живут. Они любят приезжать сюда на день, на два и называют это «съездить домой». У третьих когда-то были дом и земля, и они вспоминают свое детство в деревне с большой теплотой.
Однажды я застрял на вокзале в маленьком городе Махоба и несколько часов ждал поезда. Моим товарищем по несчастью оказался немолодой, но крепкий и живой человек, как выяснилось, — финансовый инспектор из Уттар Прадеша. Он уже 20 лет работает в Аллахабаде, часто бывает в командировках — надо проверить счета то в Канпуре, то в Банде, то в Джханси. Мы проговорили с ним с 5 вечера до 2 часов ночи — на вокзале, а потом в поезде. О чем? Конечно, о религии и еще о любви, ведь оба мы возвращались из Кхаджурахо, в храмах которого столь прочно слиты эти две темы.
Мой собеседник, как я сказал, был горожанином, правительственным чиновником среднего ранга. Но, к моему удивлению, семья его — жена и дети — до сих пор жила в родной деревне, где у него с братьями имеется около 30 акров земли, где он женился и откуда молодым человеком отправился на поиски места в город.
— Почему же вы не взяли семью к себе?
— Ну, сначала я не мог — не было средств. Да и сейчас легче одному. С семьей я проживал бы в городе все жалованье, а так я могу немножко помогать братьям.
— Но ведь это, наверно, тяжело — месяцами не видеть семьи, быть фактически холостяком всю жизнь.
— Нет, я довольно часто бываю дома, раз в месяц или раз в два месяца, провожу там отпуск. В молодости было, правда, трудновато. Теперь привык.
Я вспомнил этого человека потому, что он не единственный. Таких «полугорожан» в Индии очень много. Их связывают с деревней не только воспоминания, а сама жизнь.
Заветная мечта тех, у кого нет в деревне ни родственников, ни земли, но остался, скажем, дом, постепенно приходящий в ветхость, — отремонтировать его и доживать там свой век, наслаждаясь природой и общением с односельчанами.
Действительно, неторопливая сельская жизнь близка душевному складу индийца, склонного к самодеятельному философствованию и нетребовательного к удобствам.
Я не избежал ошибки, свойственной почти всем иностранцам, — судить об Индии по ее городскому меньшинству, более доступному для наблюдений. Я тоже лучше знаю городскую Индию, чем деревенскую, и поэтому судить о стремлениях и чаяниях сельского индийского жителя мне очень трудно. Однако кое-какие черты, может быть, самые яркие, лежащие на поверхности, мне удалось подметить.
Конечно, многообразие страны лишает возможности рассказать о типичной деревне, об индийской деревне вообще. В Северной Индии плоскость равнин, перерезанных межами и земляными валами, которыми одно поле отделяется от другого, кое-где прерывают группы домов, поставленных посреди разбегающихся пыльных дорог и открытых солнечному свету. Вокруг ни кустика, тень отбрасывают лишь глиняные заборы, напоминающие наши среднеазиатские дувалы.
Бихарские деревни, состоящие из круглых хижин, теряются в красиво возделанных полях пшеницы и сахарного тростника. Бенгальские деревни видны далеко. Они расположены на естественных или насыпных холмах, которые спасают их от частых здесь наводнений. Внизу поля риса — ровные, как правило, заболоченные.
