…Лион Фейхтвангер приглашает нас в рабочий кабинет. На ходу он рассказывает о своих книгах:
— Мою первую библиотеку конфисковали в Германии, вторую — в Париже. И вот я собрал третью. В ней двадцать пять тысяч книг. Я очень люблю книги, и особенно первые издания. У меня первое издание английского перевода Плутарха, старинное издание Софокла, одно из первых изданий Шекспира, первые издания Гёте и Шиллера. Книги дают человеку тысячи других жизней, и он становится богаче…
Мы входим в кабинет писателя. Просторная комната. В центре, составленный из четырех маленьких столиков, стоит большой письменный стол. Да, это письменный стол писателя, это его рабочее место.
Вдоль стен стоят старые, обитые потертым золотистым бархатом кресла и диван. Несколько маленьких светильников вделано в стену, вернее — в книжные шкафы. Мы стоим молча в кабинете и смотрим то на Фейхтвангера, то снова на письменный стол и на книги, книги… Сколько планов, сколько мыслей, сколько слов слышали стены этой комнаты!.. Здесь, в гостях у Лиона Фейхтвангера, бывали Томас Манн и другие известные писатели. Здесь и сейчас рождаются горячие строчки, и потому в комнате хочется запомнить многое. Ведь мы чтим писателя-труженика, даже если не все принимаем в его творчестве, даже если что-то вызывает наши возражения.
Фейхтвангер рассказывает о своих творческих планах. Он пишет сейчас роман «Яфет и его дочь».
— Это библейское повествование, — говорит он, — но, так сказать, антивоенный роман. Роман о том, как солдат становится Человеком, о том, как в Человеке происходит борение страстей.
Фейхтвангер рассказывает о своих новых пьесах: одна из них о Марии Антуанетте, другая — о Салемском процессе, называется «Погоня за ведьмами в Бостоне». Эти произведения тоже исторического плана, но и в них поставлены животрепещущие проблемы современности.
Мы спрашиваем у писателя, много ли он работает каждый день, много ли успевает написать.
— О, он делает заметки даже ночью, — отвечает за Фейхтвангера его жена. — Он совершенно одержимый человек.
Сам Фейхтвангер прибавляет:
— Мне семьдесят один год… Я должен рассчитать не только каждый день или час, но каждую свою минуту, потому что я хочу еще кое-что успеть…
Вспоминаем, что Фейхтвангер сегодня должен уехать. Тепло прощаемся с ним, желаем ему успехов и в творчестве и в жизни. А он шутит:
— Все придет, если будут силы держать перо.
Еще раз пожимаем руку большому и мудрому человеку. Розовый закат горит над океаном. А лес в лучах заходящего солнца кажется теперь совсем золотым, как будто за несколько часов пришла сюда, в этот край, поздняя осень.
На следующий день в газетах было подробно рассказано о нашем визите к Лиону Фейхтвангеру. Какой-то американский репортер написал: «Советские журналисты, конечно, сделали правильно, когда они поехали к Лиону Фейхтвангеру. Они должны встречаться в Америке не только с миллионерами, но и с писателями».
Да, мы, конечно, стремились встречаться не только с миллионерами, но и с писателями. И мы не имели права не повидаться в Америке с большим писателем нашего времени Лионом Фейхтвангером, невзирая на то, что в досье некоторых американских комиссий и заведены на него «особые дела».
Когда подошли к концу дни пребывания в Лос-Анжелосе, любопытные городские журналисты поинтересовались, куда двинется делегация дальше.
— В Феникс?! — удивился долговязый репортер светской хроники «Лос-Анжелос таймс».
— Но это же совершенно не знаменитый город, — прибавил его коллега. — Разве что ковбои? Но родео куда веселее в Сан-Франциско, а вы ведь видели его там.
Эти несколько фраз только укрепили нашу решимость лететь именно в Феникс. Хотя мы понимали, что и там делегации покажут все с парадной стороны, но одно дело парад, скажем, в Лос-Анжелосе, другое — в Фениксе, в этакой американской глубинке, лежащей в стороне от туристских дорог. Единственно, что привлекает сюда путешествующую публику, — знаменитый Гранд коньон: ущелье, пробитое рекой Колорадо на сотни миль, да целебный воздух, который, как говорят, необыкновенно помогает больным астмой.
На аэродроме нас встретил мэр Феникса. Он сам управлял небольшим и недорогим автомобильчиком; автомобильчик мэра выглядел куда скромнее, чем даже у репортеров нью-йоркских газет. Мэр оказался словоохотливым человеком и всю дорогу безумолку рассказывал о Фениксе. Не доехав до гостиницы, мы уже знали, что город молодой, скоро ему исполнится семьдесят шесть лет, что возник он подобно сказочной птице Фениксу из пепла, — вернее, из песка, поскольку в прошлом здесь была полупустынная, выжженная солнцем безводная степь.
— Вода до сих пор дается нам нелегко.
Мэр резко поворачивает баранку руля, съезжает на обочину. Вдоль дороги в бетонированном метровом канальчике бежит мутный желтовато-бурый поток.
— Эта вода для полей и промышленности. Питьевую получаем по трубам за девяносто миль отсюда, — и мэр снова сворачивает на шоссе.
Дорога тянется степью. Огромные кактусы, пальмы покрыты толстым слоем пыли, даже низенькие деревянные домики и те будто обрызганы из пульверизатора серой краской. Хотя все залито обильным, совсем не ноябрьским солнцем, картина окрест какая-то не радостная, не яркая.
Остановились мы в гостинице «Держи путь на Запад». Название ее сохранилось с тех времен, когда город был перевалочным пунктом для тех, кто торопился поймать свою счастливую долю на золотых, манящих, неизвестных землях Калифорнии. Мэр, пока мы ждем номеров, хлопочет возле делегации.
— В штате, говорят, много ковбоев? — спрашиваем его.
— О, для вас, — ведь вы были в Сан-Франциско, — видеть здесь их менее интересно. У нас больше драгстор-ковбоев. Оделся, как лихой всадник, — глядишь, заработал доллар.
— А что же такое драгстор-ковбой?
Мэр замялся, подыскивая подходящее сравнение.
— Говоря откровенно, поддельный, аптечный, опереточный, — и мэр рассмеялся, предупреждая всем своим видом: «Не попадитесь на такого».
Дня через два, что называется лицом к лицу, столкнулись мы с драгстор-ковбоем. Случилось это после прессконференции в местном клубе журналистов. «Э, нет, ковбойской одеждой меня не проведешь», — решил я, когда ко мне подошел красивый высокий блондин в замшевой рубахе цвета кофе с молоком, расшитой по воротничку и манжетам кожаным шитьем. Тонкую талию молодого человека туго стягивал пояс, на серебряной пряжке которого дыбилась медная фигурка лошади. Молодой человек приветливо протянул руку:
