Благочестивые туристы допели свой псалом и принялись осматривать окрестности. Мисс с лошадиной физиономией нацепила пенсне.
– Isn't it nice?[152]
– Wonderful![153]
– А во что мы теперь сыграем?
Вот неуемные! Поразительно, какую силу придает вера человеческой душе!
…Нет, так дальше не пойдет; давайте побросаем за борт американских святош! Или пойдемте надругаемся над деревянными обручами, которые они гоняют по палубе. Я знаю, богохульствовать – тяжкий грех, зато хоть будет и для нас какое-то развлечение. И давайте напьемся, пусть в нас вселится злой дух строптивости; тогда подойдем, широко шагая и подтягивая штаны, разбросаем ногами все эти обручи и колечки: идите спать, святоши! Здесь есть люди, у которых долгий разговор с вечером и морем, с небом, тишиной и так далее, так что проваливайте, не то худо будет!
Но ничего этого не случилось, потому что на норвежских пароходах не торгуют спиртными напитками.
Возможно, это было чудо: американские святоши как раз собрались затянуть новый псалом, и их духовный пастырь, жирный, мордастый торговец благодатью, в знак своего сана носивший крест, который болтался у него на том месте, где у обыкновенных людей бывает печень, уже взял в руки свою дудку, а самая толстая из ханжей вскарабкалась на помост, села на ящик с громкоговорителем, закрыла очи и раскрыла рот, чтобы запеть… Как вдруг из-под ее юбки грянул разухабистый, отнюдь не божественный фокстрот. Достопочтенная дама вскочила, как с раскаленной плиты, но духовный пастырь не сплошал и показал широту своей натуры: он сунул дудку в карман и хлопнул в ладоши:
– Well, let's dance![154] – И обвил талию дамы с волчанкой.
…Утро в открытом море. Мы, видимо, огибаем мыс Статланд. Здесь всегда немного качает. И это сразу заметно: несколько пассажиров на палубе без всяких затруднений бодро платят дань Нептуну, в то время как у других дело идет туго, и они отчаянно маются. Святая община не выходит из кают – не иначе молится.
Как здесь красиво! Серое море с белыми гребнями волн, справа голый, зубчатый, мускулистый берег Норвегии. Крикливые чайки плавно скользят по длинным воздушным волнам. Можно долго глядеть, как бурлит за кормой вода: она зеленая, как купорос, как малахит, как глетчер, как… неведомо что. Она взбита яростными ударами винта, изукрашена белыми орнаментами пены – смотри, вот наш след, отмеченный пеной, тянется далеко, до самого горизонта. Как бросает рыбачий баркас! В нем стоит человек, похожий на белого медведя, и машет нашему пароходу ручищами.
– Хэлло! – голосит духовный пастырь и машет ему кепи; он делает это, видимо, от имени своей церкви, Соединенных Штатов и вообще всего христианского мира.
Мы снова во фьорде, с обеих сторон стиснутом скалами. Вода здесь спокойная, гладкая, светлая. Духовная община вылезает на палубу, расточает улыбки.
– A fine day.[155]
– How beautiful![156]
– Wonderful, isn't it?[157]
Стадо духовного пастыря, завернувшись в пледы, заняло на палубе все сиденья; нацепив очки, они читают романы и божественные книги, усердно сплетничая о своих знакомых в Америке. Сам пастырь ходит от группы к группе, бодро похлопывает старушек по плечам и разглагольствует. Выглядит он так, словно на него, и ни на кого другого, возложено командование судном. Ничего не поделаешь, все мы отданы на произвол его человеколюбия. Этот тип еще обратит нас на путь истины, если мы не высадим его силой на какой-нибудь необитаемый островок. Ради этого я готов объединиться с несколькими пассажирами, которые внушают мне доверие. Это – молодожен-норвежец, женившийся на бедной, красивой и хромой девушке, затем пассажир, похожий на итальянского графа, путешествующий в обществе красивой брюнетки, и, наконец, какой-то пройдоха в сомбреро и куртке цвета хаки, который вечно сидит за кружкой пива и рассказывает попутчикам о жизни ковбоев, золотоискателей и охотников на пушного зверя. Короче говоря, людей найдется достаточно, только мы никак не можем сговориться, потому что на пароходе нет ничего спиртного…
Ikke alkohol,[158] вот в чем беда!
Наконец наш пароход пришвартовывается в Олесунне. Это большой красивый порт, сильно пропахший рыбой. Американский пастырь организует вторжение своего стада в город. А мы, остальные пассажиры, идем поглядеть, что здесь можно купить. Половина магазинов продает, правда, заманчивые на вид бутылки с этикетками «Ромовый сироп», «Ананасный сироп», «Пуншевый сироп», но спиртного нигде нет. «Ikke alkohol», – говорят нам всюду, разводя руками. Как так «ikke alkohol»? Что же пьют здесь бравые моряки?
– Ikke alkohol! – повторяют продавцы, сочувственно пожимая плечами.
Странный город этот Олесунн!
Ладно, бог с ним, поедем в Мольде. Мольде называют «городом цветов». Не может быть, чтобы там не нашлось чего-нибудь горячительного… А-а, вот он, Мольде, славный городок, а на том берегу Ромсдальс-фьорда – красивые остроконечные горы. Садики, полные роз и ежевики. Деревянная церковь, но в нее уже проник американский пастырь и начал проповедовать. Действительно цветущий городок, но… «ikke alkohol».
– Sorry,[159] – говорит продавец, – но спиртных напитков вы здесь не достанете. У нас нет vin-monopolet.[160]
Ладно, обойдемся и так. Все равно на пароход мы не вернемся, пусть святая община хозяйничает как угодно, пусть обращает хоть самого капитана или штурмана со всей командой. Мы поедем через горы в Гьемнес и где-нибудь там снова погрузимся на пароход. Машина уже загудела, зафыркала… вдруг стоп! В машину лезет пастырь с тремя овечками и усаживается чуть ли не на коленях у нас.
– Теперь можно трогаться! – бодро провозглашает он и в ожидании, пока автобус тронется, пристает к детям этого города цветов: – Хэлло, хэлло! Do you speak English? No? No? No?[161]Вот ты, мальчик, говоришь по-английски? Нет? Отвечай же! Неужели не умеешь?
Апостол из штата Массачусетс не в состоянии понять, что люди могут не говорить по-английски. Он поворачивается ко мне.
– But you speak English? Yes? No, no?[162] Откуда же вы? Из Праги? Yes, Prague, I was in Prague.[163] Very nice. Очень красивый город.
– Wonderful!
Мы едем по ромсдальской ривьере вдоль Фанё-фьорда. Прекрасная местность, голубой фьорд, горы, как в Альпах, – господи, как хочется все это разглядеть, но пастырь непрерывно вертится и наклоняется к своим овечкам.
По дороге нам встречаются фермы, где разводят черно-бурых лисиц. Рыбаки сушат треску прямо на стенах своих хижин – этого я еще не видел. Жизнь у них, наверное, не сладкая – стоит лишь подумать, как страшно воняет треска.
