12 июня я благополучно вернулся в Кабаенди и этим закончил свою третью поездку по округу Макарака, добавив к моим путешествиям новых 145 километров пути.
По возвращении в Кабаенди я поселился на своей прежней квартире. Вещей я не распаковывал, намереваясь в ближайшие дни отправиться в Ванди, чтобы навестить Коппа и договориться с Багит-агой (караван которого должен был вернуться из Ладо) относительно поездки в Калика. Первый день был посвящен проветриванию, сушке и окуриванию этнографических коллекций.
Однако уже на следующее утро поступили неожиданные сообщения. С молниеносной быстротой по зерибе распространился слух, что в Ладо умер Фадл’Алла, управитель Кабаенди. Чтобы проверить это, я отправился к Риган-аге и узнал, что слух этот исходит от туземцев, пришедших из Ванди. Во время моего визита к Риган-аге пришло несколько донколанцев, подтвердивших, что управитель умер.
Началось своеобразное, чисто африканское похоронное торжество. Фадл’Алла, почти всю жизнь проживший в области и по своему положению тесно связанный с местными условиями, жил, как князь, и повелевал сотнями рабов и рабынь, которые внезапно лишились своего господина, вождя и кормильца. Его оплакивали и сожалели об его смерти сотни людей, некоторые — из привязанности к нему по долголетней привычке, другие — из страха перед неизвестным будущим и перед новым суровым и жестоким господином, третьи — просто из страха перед голодом. Африканцам вообще свойственно громкое выражение чувств, поэтому и печаль свою они выражают шумно, особенно женщины. Уже с древних времен громкие причитания женщин составляют основную часть похоронного обряда. Этот обычай неизменно переходит из рода в род на протяжении столетий и даже тысячелетий. Как в старые времена плакальщицы в древнем царстве фараонов провожали покойников к могиле, так и по сию пору этот обычай сохранился во всей долине Нила, откуда он распространился до самого сердца Африки.
Я еще находился у Риган-аги, когда издали послышался жалобный вой, и группа в шестьдесят-семьдесят женщин с причитаниями прошла через всю зерибу. Это выражение печали было так чуждо нашему представлению, что непосвященному оно могло в одинаковой степени показаться и проявлением радости. Так, например, женщины поочередно кувыркались, в после, дующие дни украшали себя зеленью, все время пели под бой барабана, и все это в моих ушах звучало так же, как и во время «фантазии».
Несмотря на то что похоронный обряд был мне вначале интересен, все же бесконечный шум в течение четырех суток стал, наконец, непереносим. Мое жилище, правительственные зернохранилища, станционные склады и др. составляли часть усадьбы Фадл’Аллы и были с ней связаны; так что все похоронные празднества, шум, вой и крики происходили очень близко от меня и не давали мне возможности серьезно работать.
Женщины, разделившись на группы, ходили по зерибе, попеременно катались в пыли или кувыркались, делая вид, что чего-то ищут во всех углах, и непрерывно крича: «О, мой господин! Где Фадл’Алла? Ложь, ложь!» (что он умер), подлезали на четвереньках под соломенные крыши, время от времени перегруппировываясь и переходя дальше, под непрек-ращающийся вой, вопли и причитания.
В течение дня только женщины выражали свое горе, подчас вполне искреннее. Вечером раздались звуки барабана, что сделало празднество совсем уж сходным с празднеством «кун-го», и к церемонии присоединились также мужчины, мальчики, слуги и рабы Фадл’Аллы. Некоторые рабыни, по-видимому, близко стоявшие к покойному при его жизни, выражали свое горе с такой страстностью, что становилось страшно за них.
Сильно утомленный, я, наконец, заснул под моей противомоскитной сеткой, несмотря на громкие завывания, но на рассвете был разбужен шумом продолжавшейся церемонии. Удалившиеся на ночь в свои хижины женщины утром опять были вблизи меня, и я проснулся от причитаний перед моим ангаребом.
В это время вернулись из Ванди рабы и рабыни, бывшие с Фадл’Аллой в Ладо, и привезли его вещи. Непрерывное шествие женщин стало более организованным и стройным, они разделились на группы и шли гуськом, змееобразной линией переходя от одного двора к другому. Наконец, похоронное празднество превратилось в настоящий костюмированный бал. Женщины, которым удалось заполучить какую-ли-бо часть одежды или других вещей покойного, облачились в эти одежды и подчас выглядели просто комично. Можно было увидеть нагую женщину в жилете, другую — в длинном халате, третью — в рубахе покойного; одна из них вооружилась длинным абиссинским мечом Фадл’Аллы. Остальные украсили себя сорванными с изгороди вьющимися растениями; некоторые ходили в процессии с копьями, другие ограничивались палками или маисовыми стеблями. Если прибавить к этому, что участницы празднества посыпали головы пеплом, вымазали им лицо и тело и что во время сильного тропического дождя они валялись в грязи, то можно приблизительно представить себе вид этого беснующегося общества. Чем дольше длился этот шабаш, тем более он принимал характер веселья, — по крайней мере мне так показалось. Некоторые женщины действительно искренно горевали, но большинство имело равнодушный и даже веселый вид. Как не обрадоваться неожиданному случаю, прервавшему будничную скуку их жизни: они могли кричать, гримасничать, плясать и не работать. Благодаря этому последнему, я вдруг оказался на голодном пайке: до сих пор я получал пищу из кухни Фадл’Аллы или Мулазим-аги; первый умер, и его хозяйство было в беспорядке, а второй уехал, — так что я был вынужден сам, без повара, заботиться о питании своем и моих людей; в этом, однако, мне немного помогал Риган-ага.
Похоронные торжества длились четыре дня, и в течение этого времени ни я, ни кто-либо другой в зерибе не имел покоя. Я бы немедленно выехал в Ванди, если бы не ждал Ба-гит-агу, который, по моему предположению, должен был приехать в Кабаенди, чтоб сделать необходимые после смерти Фадл’Аллы распоряжения.
Я прождал несколько дней, но был вызван в Ванди письмом Багит-аги, так как состояние здоровья Коппа сильно ухудшилось и можно было ждать его кончины. Это сообщение меня не поразило, так как я уже давно сомневался в возможности его выздоровления, но все же не думал, что конец так близок, тем более что несколько дней тому назад получил от Коппа длинное письмо в несколько страниц. Я немедленно собрал все необходимое для отъезда утром следующего дня.
В понедельник 18 июня я очень рано поднялся, но должен был долго поджидать носильщиков. Тем временем солнечные лучи несколько подсушили дорогу и траву после прошедшего ночью дождя, так что запоздалый выезд оказался нам на руку, иначе пришлось бы на осле ехать по скользкой дороге; неподкованный, он постоянно скользил и шел очень неуверенно. Мы шли сегодня к зерибе Ахмет-аги в Малой Макарака по новой для меня и довольно сносной дороге. В последние годы здесь вошло в обычай во время дождливого периода расчищать высокую траву на дорогах, где чаще ходят (это выполняется специально посылаемыми людьми), так что узкие тропинки, раньше исчезавшие в высокой траве, делались широкими и хорошо заметными. Между прочим, это мероприятие проводилось только на оживленной дороге Кабаенди — Малая Макарака; но когда мудир объезжал свою область, в виде исключения расчищались и другие дороги.
