В первый день, когда мы двинулись, чтобы начать полевые работы, мы ехали быстро.
•Начальство ехало впереди. Это была дама, именно дама, неприлично просто сказать, что это была женщина с длинным бледным лицом и длинными зубами. На носу у нее – пенсне, а на груди – золотые часы, приколотые английской булавкой; вместо юбки на ней были короткие штанишки, застегивающиеся под коленями на пуговицы, а на ногах обычные мужские ботинки неплохого размера. Дамских ботинок начальство не носило – то ли на дам обуви таких размеров не делают, то ли делают, но с каблуками. Каблуки же ей были совершенно не нужны, она и так могла бы занять место правофлангового в любой гвардейской роте.
Кроме хорошей длины, фигура начальства особых примет не имела, и спереди и сзади она была довольно ровная.
Фамилия у начальства была немецкая и очень короткая, может быть, чтобы сделать ее подлиннее – перед ней в прежнее время стояла приставка «фон».
Чтобы дополнить сведения о начальстве, нужно сказать, что до революции она была директрисой гимназии, а после перешла на ботаническую деятельность. Потом мы много раз говорили, что сделала она это совершенно зря. Свое семейное положение она еще не устроила, то есть была девушка, а возраст ее исчислялся сорока шестью годами.
Голос у начальства был несколько скрипуч, но так как в нем обычно преобладали наставительные и презрительные интонации, общее впечатление от речи было довольно цельное.
Выехали мы из Благовещенского уже к вечеру. Радостное ощущение начинающихся странствий, здоровья просто переполняло меня. День был прекрасный, жара спадала, сухой и горячий ветер, пропитанный горечью полыни, веял в лицо, застоявшиеся лошади, пригнанные из табуна, рвались вперед.
Мы ехали широкой кавалькадой, окружая две пароконные брички, весело катившиеся по степной дороге. До самого горизонта все было ровно-ровно и серо. Под ногами проскакивали стремительные ящерицы, в горячем воздухе плыли, не шевеля крыльями, ястреба. Бесконечная, ровная, покрытая серыми кустиками полыни равнина шла до самого горизонта. Полынь, полынь, сизые кустики типчака и под ними сухая горячая, растрескавшаяся почва.
В этот день я тоже ехал верхом, хотя еще вчера лежал пластом. И хотя в этом и не признавался никому, но ехал верхом впервые в жизни.
Это только так говорится, что ехал верхом,- на самом деле я сидел на лошади, но шла она туда, куда ей хотелось, решительно не обращая на меня внимания. Вероятно, лошадь терпела только потому, что чувствовала мою крайнюю неустойчивость: избавиться от меня в любую минуту ей не представляло никакого труда.
Мне было известно, что на рыси необходимо приподниматься, а делать этого я не умел. Вначале я приподнимался, упираясь ногами в стремена, а когда устал, то уперся и руками в луку седла. Вероятно, зрелище было весьма занятное. Кончилась эта верховая езда довольно глупо. Я разогнался, стал поворачивать, и в этот момент седло свернулось лошади под брюхо, а я шлепнулся врастяжку на дорогу. В момент падения я еще успел сообразить, что падаю и что это стыдно. Поэтому последним усилием воли я вызвал на лицо непринужденную улыбку. Затем брякнулся и на какое-то небольшое время потерял соображение.
Товарищи, поспешившие на помощь, увидели меня, поверженного в дорожную пыль, но приятно улыбающегося и поэтому сами стали веселиться. Но заметив через короткое время, что эта улыбка носит несколько застывший характер, начали трясти и поднимать меня, после чего улыбка перешла в болезненную гримасу. От начальства я, не успев стряхнуть пыль, тотчас получил выговор:
– Неужели вам не известно,- сказала она,- что обгонять начальника в экспедиции не полагается. Какой вы невоспитанный!
Уже в сумерках мы прокатили через казахский аул. Вечерними дымками курились костры, и воздух был наполнен запахом горящей полыни и кизяка. Разноголосо блеяли и мычали укладывавшиеся на ночь стада, а целая свора мохнатых и достаточно энергичных овчарок с солидным количеством репьев в шерсти прилагала все усилия, чтобы вцепиться нам в ноги, которые мы подтягивали как можно выше на седла.
Хотя нас приглашали, мы не остановились ночевать в ауле. Мы отъехали с километр и стали в некотором отдалении. Но казахское гостеприимство последовало за нами и сюда – не успели мы остановиться, как три всадника сбросили с седел вязанки полыни и мешок кизяку. Много раз – и тогда и потом – я восхищался гостеприимством кочевников, оно было молчаливым, спокойным и самоотверженным. Приезжая в аул, вы становились гостем и могли оставаться сколько захотите. Вы на время становились как бы членом семьи. Когда все шли есть – звали и вас, когда все ложились спать – укладывали и вас. Вы могли гостить так день, неделю, месяц, и никто никогда, не намекал вам, что пора бы и честь знать. Люди гордились, делясь с вами последним.
Мы согрели чай, кое-как поели и тотчас завалились спать.
Проснулся я рано и начал будить Ваську. Васька поднимался с великим трудом. Мы разожгли костер и стали варить суп. Он еще не был готов, когда солнышко поднялось достаточно высоко и из своей отдельной палатки выглянуло начальство. Оно выпило чаю, но от супа отказалось, сказав, что не привыкло есть по утрам; одновременно и словами и жестами показывало крайнее нетерпение по поводу задержки выхода экспедиции на работу из-за нашего чревоугодия. Но мы кое-как все-таки похлебали супа и поспешно тронулись.
Началась работа. В продолжение этого и всех последующих дней мы непрерывно шли. Останавливались, копали почвенную яму, брали образцы почв, делали описание растительности и двигались дальше. Таких остановок в день было сначала три, потом четыре, а затем и пять.
Нельзя сказать, чтобы мне повезло с начальством в этой первой моей большой экспедиции. Я горел желанием чему-то научиться, что-то узнать. Но начальство вело себя как-то странно, оно обычно не отвечало на задаваемые вопросы или отвечало до того уклончиво, что я ничего не понимал.
Утром в палатке оно из своих запасов, хранившихся в сундуке, ело потихоньку, видимо, стараясь не чавкать, чтобы мы не услышали, а затем вылезало и устраивало нам сцены – почему мы еще не готовы к выходу.
Она требовала, чтобы ее никто не обгонял, когда экспедиция двигалась, потому что она начальник; чтобы ей еду приносили в палатку – потому что она начальник.
Я много проработал в разных экспедициях, но подобного начальства никогда больше не встречал.
Правда, работать оно не ленилось и с нас работу спрашивало.
Вскоре у нас в экспедиции с продуктами стало неважно. Попросту нечего стало жевать. Мы безжалостно и бессовестно пользовались гостеприимством аулов. Но их было мало, и встречались они не каждый день.
