Песок сквозь пальцы - Дмитрий Матвеев

…В этот день жара стояла градусов под тридцать, и они торчали в воде чуть ли не все время, пока солнце не побежало к своему западу, спрятавшись за пустынные эйлатские горы. Тогда они, сполоснувшись в местном душе, стали неспешно собираться. Он вытряхнул из своего рюкзака ненадёванный ни разу сетчатый камуфляж, который Богомила тут же конфисковала и надела на себя («О, Сашко, дай чистенькое поносить! Классная расцветочка!»), сложил все аккуратно, как в первый день, кинул поверх вещей остатки еды, вспоминая ту гору продуктов, что загрузил вначале путешествия. Все эти сборы как-то приободрили его, да и все остальные повеселели. Он подумал, что три дня отдыха для такого напряженного путешествия, как у них было, – это слишком расслабляющая роскошь. Только сейчас оценил он, как не хватало ему все эти дни смены впечатлений, мелькающих гор и пальм, дороги, ложащейся под колеса бесконечной серой лентой, даже вздыбившихся подъемов, куда он пешком вкатывал свой велосипед, даже жутких серпантинов-спусков, на которых он боялся остаться без тормозов, и уж, конечно – фигурки, которая едет перед ним, держит ровно спину и крутит, крутит, крутит свои педали, давая ему возможность рассматривать ее, иногда поворачивающуюся к нему в своих смешных стрекозьих очках, машущую ему длинной гибкой рукой: «Эй, раша, гоу, гоу!». Делиться батончиком халвы или мюсли, касаться разгоряченным плечом в минутку краткого отдыха в тени скалы, обедать из одной посуды, ждать вечернего ветра, который заглушает все звуки из их палатки, просыпаться за полчаса до подъема, чтобы успеть ухватить еще один маленький кусочек радости нового дня – всего этого ему не хватало, и все это уже больше их не ждет.

Он смотрел на Богомилу, сидящую в его камуфляже на входе в свою палатку и задумчиво созерцающую иорданский берег, где уже начали загораться огни, смотрел на деловито суетящихся у своих велосипедов Алексея и Регину, и слезы, которых он всегда так стеснялся и которые всегда скрывал, закипали у него в уголках глаз. «Движение всё, конечная цель ничто…» – вспомнил он опять песню молодости. А ведь так и есть. Стоит только остановиться, зависнуть, попасть во временную петлю, где день не отличается ото дня, как тут, в Эйлате, и ты превращаешься в муху в янтаре, обреченную размышлять о цели, но не могущую двинуть даже лапой… Что же лучше – двигаться вперед, без цели, или стоять на месте, осознавая дали, но не приближаясь к ним? Он тряхнул головой, застегнул молнию на рюкзаке и направился к Богомиле: «Давай свернем твою палатку?»

Груженые, они поднимались в город дольше, чем скатывались сюда каждый день налегке. Закат принес прохладу, которую они приняли с облегчением людей, повидавших жару и пустыни, ноги не отвыкли крутить педали в горку, даже он не чувствовал потребности в отдыхе. Он шел замыкающим, конечно, за Богомилой, посматривая на ее темный силуэт и мерцающий красный фонарик, укрепленный на сумке. Город жил своей ночной жизнью, мерцали кафе и бары, светились окна отелей, мимо которых они скользили по центральной улице, а их обгоняли в основном такси, такие же безбашенные, как и везде. От центра они поднялись вверх, к автовокзалу, прошли сквозь рамку металлодетектора, где на них только бросила взгляд дородная охранница. Закатили велосипеды прямо в зал, абсолютно пустой. Алексей велел снимать сумки и рюкзаки с багажников, а сам пошел за билетами.

Он снял свой рюкзак, помог Богомиле и рухнул на скамейку, металлическую, жесткую и неудобную. Богомила устроилась рядом, подложила сумку под ноги, прикрыла глаза. Яркий свет и пустой зал действовали ему на нервы, он не выдержал и встал, прошелся из угла в угол, вышел в холл, где располагались, видимо, офисы турфирм. Почитал проспекты, из тех, что были на русском. Петра, Синай – всё где-то рядом и всё мимо них.

«Изучаешь?» В стекле отразилась Богомила, неслышно подошедшая сзади. «Не могу сидеть, – признался он. – Пойдём, погуляем?» – «Пойдём, – согласилась она, взяла его за руку. – Алексей взял билеты на час ночи. Я сказала ему, что мы к двенадцати будем». Он благодарно приобнял её за плечи, повел к выходу.

Они бродили по каким-то безлюдным уже улицам, разглядывали памятники на перекрестках, почти не говорили – ни ему, ни ей не нужны были слова, словно они боялись сфальшивить, но с каждой минутой, приближающейся к полуночи, он чувствовал растущую тяжесть, словно время обрело, наконец, ход, но оказалось поступью здоровенного пресса, неумолимо стремящегося раздавить его. Наконец, он не выдержал, на каком-то углу улиц обнял ее, стиснул, вдохнул запах волос, пахнущих морем, ткнулся в плечо: «Богомила…» – «Шо, Сашко? Тяжко?» – «Да, Богомила…» Он поднял на нее взгляд, как сквозь туман увидел, скорее – угадал её сине-зеленые в крапинку глаза. Она коротко поцеловала его в губы, сказала тихонько: «Мыши плакали, кололись, но продолжали жрать кактусы. Это про нас. Не журися, Сашко, у нас есть ещё завтра целые день и ночь. Иногда это очень много». Невероятным усилием он заставил себя проглотить ком в горле и оторваться. Сказал, глядя в сторону: «Пойдём, чаю попьем, что ли?»

…Вернулись они в полпервого, когда Алексей уже тревожно поглядывал на двери. Вышли на посадочную площадку, дождались автобуса, загрузили велосипеды в большие багажные отделения. Водитель, экзотический дедок в красной косухе и техасской шляпе, с пальцами, унизанными перстнями, вызвал некоторое оживление в немногочисленной пассажирской братии, потом все пошли на посадку. Они выбрали места в середине автобуса, подальше от Регины и Алексея, сели, он захватил её руку, сцепил свои пальцы с её, она опустила голову ему на плечо, задремала под медленное движение по городу.

Он долго не мог уснуть, все смотрел в темное окно, словно пытался увидеть там весь свой путь, но там была только ночь и иногда – россыпь огоньков городка или поселка, да он сам, отражавшийся в окне призрачным фантомом.

А автобус скользил по трассе, гася в ночи километры, что они накрутили за эти две недели, возвращая их туда, откуда все началось – в Тель-Авив, на берег Средиземного моря…