— А что делать будешь в Порту-Велью? — интересуется сосед…
— Да то же, что и в Сан-Луисе: башмаки.
— Давай, давай, — говорит сосед. — Желаю удачи. Тут у нас на Амазонке только дурак не разбогатеет.
Почесав за ухом, он добавляет:
— Хотя, конечно, лучше начинать, имея деньги. Почему гринго тут быстро богатеет? Он приходит сюда с капиталом. А деньги к деньгам липнут.
— И много тут гринго? — спрашивает Жозе.
— Говорят, даже бывают индейские деревни с белобрысыми детишками, — качает головой сосед и, перегнувшись за борт, показывает рукой: — Вон, видал?
К борту замедляющего ход «Лауро Содре» идут лодки. В каждой сидят мальчишки, подымая над головой нехитрые корзинки, шляпы, сплетенные из пальмовых листьев, соломенные игрушки.
— Видал? Вот такие мы — бразильцы. Всю жизнь копошимся с этими соломенными игрушками. Или в крайнем случае каучук собираем… Или рыбу ловим. А гринго нет! Гринго сразу в землю лезет, руду ищет. Пока мы с соломой возимся, он миллионы зарабатывает.
Лодки идут от крошечного причала, к которому подходит «Содре». Это — Кокал, первая из запланированных остановок нашего судна. Вероятно, именно тут можно было бы снимать фильм «Типичный поселок Амазонии». На каком-то невидимом пятачке земли, отвоеванном у реки и непроходимой сельвы, приютились на границе леса и воды черный причал, длинный сарай, сколоченный из серых досок. Два десятка прижавшихся к мутной воде хибар. Дощатые тротуары. Сквозь щели между досками виднеется вода. Рядом со складом лавка. На ее длинных полках — галантерея, пакеты с рисом, грампластинки, флаконы дешевого одеколона.
— Будем стоять до вечера, — говорит подметающий нашу палубу стюард Франсиско.
— Как до вечера? Почему? — ужасаются дона Луиза и дона Флора.
— Потому что будем грузить соль — пять тысяч мешков.
В Кокале на борт поднимается еще одна пассажирка. Двадцатилетняя мулатка Матильда, худая, беззубая, в рваном выцветшем платье, сопровождаемая семью детьми мал мала меньше и тремя беспородными собачками, тащит в руках мешок со скарбом и ящик с курами. Спустя полчаса все судно будет знать, что Матильда ушла от мужа и едет в Оришимину к матери.
«Это — моя земля!»
«Внимание! Внимание! Вызываем Раймундо Батиста из поселка Сан-Себастьян. Твоя жена Лурдес родила сегодня мальчика посредством кесарева сечения. Ребенок и мать чувствуют себя с божьей помощью хорошо и ждут тебя, Раймундо, к рождеству дома».
Целый день, пока мы стояли в Кокале, судовой громкоговоритель транслировал радиопочту, к удовольствию жителей поселка: они в это время могли выключить свои транзисторы, экономя батарейки, которые достать здесь совсем нелегко. Тощие, но мускулистые грузчики, таскавшие мешки с солью, тоже внимательно прислушивались: вдруг прозвучит объявление или сообщение, касающееся родственников или друзей.
Все население Кокала — сотня или полтораста человек — это грузчики и персонал, обслуживающий пристань. Потому что Кокал представляет собой один из многих перевалочных пунктов, обеспечивающих связь по реке между фермами Маражо и остальным —.миром. Через Кокал уходят в Белен и другие поселки Амазонии мясо, шкуры, рыба, орехи. Через Кокал скотоводы Маражо обеспечиваются всем необходимым, от иголок до транзисторных приемников.
Слушая размеренный голос радиопочты, мы с Итамаром, Фернандо и Пауло бродим по Кокалу, в сотый, вероятно, раз проходя по одним и тем же доскам пристани и двух соседних улочек. Весь этот поселок стоит на сваях. Дома, тротуары, контора пристани — все на сваях. Где-то внизу, сквозь щели между опасно поскрипывающими серыми досками, виднеется вода и зыбкая бурая земля. Почва здесь настолько пропитана влагой, что на многие сотни метров, а иногда и на километры от берега она представляет собой зыбкую трясину.
Погрузка соли заканчивается поздно ночью, когда мы уже спим, тщательно закрыв противомоскитные сетки на окнах кают.
И лишь перед рассветом машины «Лауро Содре» вновь глухо заворчали и редкие огоньки керосиновых ламп Кокала погасли в черноте амазонской ночи.
Утро следующего дня совсем не похоже на серую погоду Кокала. За кормой показывается краешек громадного багрового солнца. Радостно вскрикивая, носятся над пенистыми бурунами чайки.
Первый класс еще спит, а третий уже пробуждается. Спешат к умывальникам Матильда с детьми, башмачник Жозе, его земляк Карлос, японец, трое мулатов, едущих в Итайтубу на золотоискательский «гаримп». Поднимаются остальные.
Нижний край багрового солнца уже отделился от воды.
Показывает признаки жизни и первый класс. Хлопает дверь в каюте сеньора Фернандо. Он выходит на палубу с биноклем в руках и, жадно припав к нему, оглядывает берег.
— Это — моя земля, — говорит ему Жоао Алмейда, фазендейро с острова Маражо, морщинистый безгубый старик с обтянутым кожей худым лицом, с седыми висками и маленькими хитрыми глазками. Вот уже второй день рассказывает он нам со снисходительной улыбкой бывалого человека о том, как «собирал земли», как «убирал» с них индейцев, как умножал свое состояние. Сейчас одних только каучуковых деревьев «серинг» у него около двух с половиной тысяч. Да скота — тысяч пять голов. Ну и прочее: орехи, джут, лесопилки.
— Могно — красное дерево — хорошо покупается в Европе для изготовления дорогой мебели, — рассказывает Алмейда, щурясь на начинающее набирать силу солнце. — А вот каучук доживает последние годы. Синтетика вытесняет.
— Трудно было наладить дело? — спрашивает сеньор Фернандо.
Слово «дело» звучит в его устах весомо и значительно. Он обращается к Алмейде с уважительным интересом, хотя при первом знакомстве этот Алмейда его просто покоробил: за столом он рвал руками рыбу с таким остервенением, что капли жира летели на платье доны Луизы.
Но сегодня сеньор Фернандо чувствует доверие к этому дельцу. В его обстоятельных вопросах угадывается нечто большее, чем простое любопытство: он все больше убеждается в целесообразности использования части своих капиталов здесь, в Амазонии.
— Сегодня здесь — рай, — рассказывает Алмейда, затягиваясь дешевой сигарой. — Тишина и спокойствие. А вот когда я начинал, было трудно. С одними индейцами сколько пришлось повозиться, очищая от них наши земли! До сих пор у меня шрам на спине. Господь милостив, не позволил умереть от руки нечестивца: стрела угодила в лопатку. Три сантиметра вправо — и не разговаривал бы я с вами сегодня.
— А вы сами-то много прикончили индейцев? — спрашивает подошедший Итамар.
— Я-то? Да не считал. А потом, как сосчитаешь: ведь стрелять приходилось в сельве и на реке: иной раз видишь, что он упал. А вот убит ли или только ранен, кто его знает?
