— Это я вполне понимаю. Но все-таки: почему Капри? Ведь все могло произойти и в другом месте. Мало ли в Италии скалистых берегов? Смотрите, как извилист его путь: он приезжает в Берлин, чтобы «глотнуть на вокзале прохладного и неизменного пшеничного пива, вкус которого остался в его памяти еще в восемьдесят восьмом», ночным поездом едет в Рим, там садится на самолет до Неаполя, потом — на паром до Капри. Это мог сделать лишь человек, точно знающий, куда и зачем он едет. Но он же никогда не был на Капри.
— Вы были на вилле Тиберия?
— Нет. Дальше Рима, признаться, мы с женой не ездили.
— Там потрясающий обрыв. Это место-провокатор. Я достаточно хорошо знаю Италию, но не помню подобного места. Вы хотя бы в Интернете глянули, ну найдите, посмотрите. Тогда ваш вопрос отпадет сам собой.
Это же элементарно.
— Я уже смотрел. Место необычное, высота обрыва более полукилометра… Но ведь не место выбирает такого сильного и цельного человека, как Иван Морозов?
— Выбирает он.
— А откуда, спрашивается, он знал об этом месте? Кто рассказал ему?
— Он ничего не знал про это место.
— И выбрал его? И поехал таким сложным путем?
— Да. Выбрал. Сам. И поехал.
— То есть veni, vidi, vici.
— Да. Именно. Победил. Самого себя.
— Извините, но не сходится.
— Иван Морозов, если вы внимательно читали мой роман, человек тонко чувствующий, сенситивный, наделенный сильной интуицией. Он всю жизнь шел к этому месту, понимаете?
— Нет. Не понимаю.
— Господи… ну вы знаете, что такое бездна?
— В данном случае — пропасть?
— Шире. Шире и глубже любой пропасти. Бездна — это бездна. Нетварная часть Вселенной. Вы читали Кьеркегора? О иррациональном страхе человека перед бездной? Перед «ничто»?
— В вашем романе имя Кьеркегора не встречается. Да и Морозов как-то нигде не философствует.
— Но ведь не все человек артикулирует, не все проговаривает!
— Вот именно.
— Что — вот именно?
— Не все человек проговаривает. И этот человек вы, уважаемый писатель.
— Я вас не понимаю!
— Отвлечемся от Кьеркегора. Страница… шестьдесят вторая: «Иван вкатил на паром свой видавший виды чемодан, огляделся, ища места, куда бы его приткнуть. Неподалеку маленький, как мальчишка, лысоватый и жилистый парковщик подпихивал шипастые „башмаки“ под колеса джипа. Остановившись, Иван вопросительно глянул в его скуластое лицо с тонким ртом и неприятными серо-голубыми глазами, вопросительно показав рукой на свой чемодан. Но тот, неприветливо скользнув взглядом по Ивану, продолжал свои манипуляции. Его движения почему-то показались Ивану подозрительными.
„Неприятный шкет… — подумал Иван. — Где-то я уже видел эту физиономию…“».
— И что вас тут смутило?
— Ну, господин писатель. Не надо с нами играть в кошки-мышки. И сразу дальше: «Наконец найдя закут для багажа, он придвинул свой чемодан к другим, вышел, поправил сумку на плече. Рядом с лестницей топтался, заложив руки в карманы, маленький и сильно узкоплечий матрос, но с непомерно широкой шеей. Его большое глуповатое лицо было весело-самодовольным. „Sorry, where is the bar?“ — спросил Иван. Ничего не ответив, матрос вынул из кармана маленькую, словно детскую, ручку с зажатым в ней айфоном и ткнул пальцем вверх. „И этого я где-то видел… — подумал Иван, проходя мимо и направляясь к лестнице. — Странные полурослики собрались на этом пароме…“» Вот.
— Что — вот?
— А то, что вы дурачите следствие.
— Знаете, если вы начнете говорить со мной в таком тоне, я вообще откажусь отвечать на ваши вопросы. Вы не районный опер, а я не уличный грабитель.
— Вы гораздо опаснее ста уличных грабителей.
— Вы мне льстите!
— Что вы, господин писатель, я вам не льщу… Страница девяносто. Глава седьмая. Иван в итальянском госпитале. «Открыв глаза, Иван снова увидел свои ноги, закатанные в гипсе и подвешенные на фоне окна, наполненного вечерним небом и макушками платанов. За эти трое суток он успел передумать о многом и многое вспомнить. Разрыв с Анфисой, ее красиво-беспощадное лицо, ее губы, такие желанные, но раскрывающиеся в последний раз лишь для того, чтобы выпустить поток ядовитых слов, ее взгляд сквозь Ивана, взгляд, говорящий ярче всех этих слов: все кончено. Предательство Виктора, его письмо, шелковый тяжелый сверток, переданный Зельдиным, молчание Бориса, спущенные в унитаз ключи, пустая комната на Брестской, пустая бутылка виски, выпитая почти залпом, два светлых квадрата на стене… „Земную жизнь пройдя до половины… — пробормотал Иван, подумал и поправил себя: — Зимнюю жизнь пройдя до половины“. Вошла итальянская медсестра с подносиком, сняла с него мензурку с лекарством, протянула Ивану, защебетав по-итальянски. „Грация…“ — сказал тот, взял, выпил, поставил на подносик. Сестра вышла. „Гипсовый комфорт для русской души…“ — подумал он и закрыл глаза.»
— Ну и что?
— Скажите, почему ваш герой пьет виски?
— Любит этот напиток.
— Иван Морозов?
— Иван Морозов. Любит виски, предпочтительно бурбон. И пьет. По-вашему, человек с таким именем должен пить только водку?
— С каких пор ему стал нравиться вкус виски?
— Вам назвать точную дату?
— Не иронизируйте. Меня интересует, кто конкретно привил вашему герою любовь к виски?
— Я отказываюсь отвечать на идиотские вопросы!
— Хорошо, зайдем с другого конца: когда ваш герой впервые оказался за границей?
— Вы же сказали, что внимательно прочли мой роман. В конце шестой главы он вспоминает о Берлине.
— Это я помню. Берлин 1988-го.
— Первая поездка Ивана за границу.
— Да. И первая любовь. Габи Шмарн. Это она угостила Ивана бурбоном?
— Послушайте! Вы решили издеваться надо мной?!
По каким статьям, черт возьми, я нахожусь под следствием?!
— По статье о клевете на президента и на органы государственной власти Российской Федерации. А также по статьям о подстрекательстве к организации террористических актов против представителей государственной власти, о подстрекательстве к созданию преступной группировки, о хранении и распространении материалов, возбуждающих межнациональную рознь, об изготовлении и распространении материалов, подстрекающих к свержению государственной власти вооруженным путем, об изготовлении и распространении материалов, пропагандирующих активное неповиновение властям.
— Ну а при чем здесь бурбон?!
— Господин писатель, в вашем деле все важно.
— Что важно?! Чего важно?! Что вы ваньку валяете?! Я сейчас же напишу прокурору!
— Это ваше право. Успокойтесь.
