Тенцинг Норгей - Тигр снегов

Я находился вместе с другими в лагере IV, когда произошло несчастье. Печальная новость быстро до­шла до нас, и мы поспешили наверх. Все шерпы, ра­зумеется, были очень расстроены, но швейцарцы чуть ли не еще больше, потому что они очень серьезно воспринимали свои обязанности в отношении носиль­щиков и считали себя ответственными. Они попросили меня даже переговорить с людьми: если большинство из-за этой трагедии не захочет идти дальше, восходи­тели без слов согласятся. Мы, шерпы, сидели и об­суждали вопрос до глубокой ночи. Понятно, что у всех было очень тяжелое настроение. Некоторые довольно мрачно смотрели на наши перспективы, однако в кон­це концов все согласились, что нельзя подводить швейцарцев. Надо идти вперед, пока возможно. На следующий день пострадавших переправили в базо­вый лагерь, а Мингму Дордже похоронили на боковой морене цирка, между лагерями IV и V. Мы сложили над ним высокую каменную пирамиду и приставили к ней деревянный крест, на котором написали имя по­койного и дату гибели. Затем мы распрощались с на­шим другом – первой жертвой Эвереста после Мориса Уилсона, пошедшего на восхождение в одиночку в 1934 году.

Было решено искать нового пути на Южное седло. Еще весной мы опасались падающего льда в кулуаре у Контрфорса женевцев; а теперь случилась беда, по­гиб человек, и мы не хотели терять зря еще людей. Не один день ушел на то, чтобы разработать новый маршрут – не прямо от цирка к седлу, а правее по склонам Лхотсе, где опасность лавин казалась мень­шей. Мы установили во время первой экспедиции, что для перехода от цирка к бассейну мало одного дня. Даже идя по старому маршруту, пришлось бы разби­вать еще один лагерь; на новом маршруте, значитель­но более длинном, мы решили разбить два лагеря. Предстояло опять приниматься за трудную, утоми­тельную работу, связанную с высокогорными восхож­дениями: разведка пути, вырубание ступеней, укрепление веревок, переноска тяжелых грузов. В общей сложности мы повесили на этом участке около семи­сот пятидесяти метров веревок. Постепенно на белой стене горы возникли еще два лагеря – VI и VII.

Мы шли все дальше, забирались все выше. Ламбер и я, понятно, опять составили одну связку и большую часть времени шли впереди, прокладывая путь. Оба мы находились в отличной форме – «Са va bien!», к тому же часто пользовались кислородом; на этот раз аппараты оказались намного лучше, чем весной. Однако на такой высоте человек может не то что ра­ботать, а просто жить всего лишь короткое время, да еще в такой ветер и мороз. С каждым днем все бли­же надвигалась зима. Ни туч, ни буранов, как перед муссоном, небо оставалось ослепительно чистым, но мороз стоял такой, что пронизывал до костей даже сквозь самую теплую одежду. А хуже всего, что дни становились все короче и короче. К двум часам попо­лудни солнце исчезало за гребнем Нуптсе; с этой ми­нуты до следующего утра не было спасения от леде­нящего холода.

Мы ходили вниз, вверх, снова вниз. Однажды ночью в лагере IV на цирке разразилась страшная буря. Мы с Аджиба, находясь в палатке вдвоем, еле удерживали ее на месте. Внезапно послышался сла­бый крик, мы выбрались с трудом наружу и увидели, что палатка Нормана Дюренфюрта, стоявшая рядом с нами, свалилась. Дюренфюрт был в это время од­ним из больных – ларингит и высокая температура. Он настолько ослаб, что теперь никак не мог выбрать­ся из-под брезента. Мы с Аджиба принялись за работу и с огромным трудом натянули палатку снова, причем ветер чуть не унес нас через весь цирк вместе с нею.

Погода начала оказывать плохое воздействие на нас не только физически, но и психически. Некоторые шерпы потеряли всякий интерес к работе, они думали только о том, как уйти вниз, подальше от ветра и мо­роза; мне приходилось подолгу спорить с ними и даже ругаться, чтобы заставить браться за дело. Сверх того постоянно кто-нибудь болел или прикидывался больным, и базовый лагерь на леднике превратился в лазарет. Кончилось тем, что мы остались совершенно без людей на склоне Лхотсе, и мне пришлось спу­ститься до самой базы за пополнением. На базе много говорили о йети. Один из носильщиков за несколько дней до этого увидел его поблизости от того места, где мы обнаружили следы весной. По его словам, йети был ростом около полутора метров, покрыт густой ко­ричневой шерстью и передвигался на задних лапах. Голова заострена кверху, широкие скулы, мощные че­люсти, которые йети угрожающе оскалил, тараща гла­за в упор на носильщика, словно собирался напасть на него. Потом йети вдруг зашипел, повернулся, убе­жал и больше не показывался. Я сам говорил с но­сильщиком, который рассказывал об этой встрече, и убедился, что нет никаких оснований не верить ему. Собственно, его слова подтвердили уже сложившееся у меня впечатление, что йети большая горная обезьяна.

Однако у нас было дел по горло и без йети.

– Пошли! Пошли! – подгонял я людей на базе.– Нам надо влезть на гору. Давай!

В конце концов мне удалось собрать небольшую группу, и я повел ее через ледопад и цирк на склон Лхотсе, где нас ждала работа.

Через неделю с небольшим все было готово: сту­пени, веревки, верхние лагеря и снаряжение. Но если мы хотели попасть на Южное седло и выше, надо было поторапливаться: наступала уже середина нояб­ря, зима приближалась всерьез. Для первой попытки назначили группу из десяти человек. В нее вошли Ламбер – руководитель, Рейсс и я – восходители и семь наиболее крепких шерпов, помогавших нам с гру­зом. Это были Ант Темпа, Пемба Сундар, Анг Ньима, Анг Намгьял, Гундин, Пемба и Топгей – большинство молодые и неопытные. Но они переносили ветер и хо­лод лучше многих ветеранов, и я горжусь тем, что самым молодым был мой племянник Топгей – ему исполнилось всего семнадцать лет.

От цирка мы поднялись до лагеря VI, затем до лагеря VII. 19 ноября выступили к Южному седлу. Подъем был не очень крутой, потому что лагерь VII на склоне Лхотсе лежал уже довольно высоко и большая часть пути вела по диагонали к макушке Контрфорса женевцев и лежащему за ним седлу. Тем не менее мы двигались медленно, прокладывая путь по нетронутому снегу, и носильщикам то и дело при­ходилось ждать, пока мы с Ламбером и Рейссом вы­рубим ступени и закрепим веревки. Подъем начался около девяти утра. В 16.30 мы находились на верши­не выступа, а немного спустя ступили на седло – вто­рично в этом году. Уже стемнело, ветер и мороз до­стигали невероятной силы. Казалось, прошел не один час, прежде чем нам удалось разбить лагерь около еще видимых следов весеннего похода; едва натянули две палатки, как шерпы мгновенно нырнули в них. Спорить с ними было бесполезно. Мы с Ламбером и Рейссом имели важное преимущество при восхожде­нии – кислород. Шерпы шли без кислорода и совер­шенно выбились из сил. Итак, мы продолжали во­зиться втроем, пока не поставили еще две палатки. Теперь настал и наш черед забраться в укрытие и от­дохнуть. Чуть ли не вся пища превратилась в камень; все же мне удалось сварить немного шоколада и на­поить всех. Началась еще одна ночевка у самой верх­ней точки земли.