все живо…
Есть у мастеров старинных
На божественных картинах
За фигурами святых
Дивный сад, где воздух тих,
Где безоблачные выси,
Травы и цветы, и листья —
Словно грезы, что подчас
Спящих переносят нас
На какой-то остров дальний, —
Чтоб, очнувшись в душной спальне,
Знали мы: за явью скрыт
Мир иной. Скрипит, кружит
Колесо… [6]
Дальние планы в картинах Возрождения – чистый сюрреализм, текучее пространство с подробностями, переданными до мелочей. Притом, что фигуры, участвующие в действии, совершенно конкретны, эти люди из невообразимо далекого прошлого заняты сейчас, в нашем присутствии собственным бытием. Ущипните себя, если вы иначе не чувствуете. И вы увидите себя там… Замки, замершие на скалах, застывшая поверхность вод, дороги, спиралью ввинчивающиеся в гору за спиной мадонн или святых в оконном проеме или за балконной решеткой, там вдали… насыщают картины совершенно реальной жизнью. Арки, уходящие одна в другую…
Вот и весь секрет. Сюрреалисты перенесли эту жизнь на передний план, убрав святость, заменив реальность многозначительностью декорации.
…Это к портрету Лоренцо ди Креди художника Пьетро Перуджино. Из Национальной Галереи. Не иначе, Лоренцо уже в раю (уж больно портрет хорош!) и ждет нас. Не торопит. На хорошие дела и пропуск в заоблачную вечность времени не жаль. Правила известны: бросить курить, честно вести бизнес, не огорчать и не обманывать милых дам, терпеливо дожидаться своей очереди. Не вы один такой безгрешный. Кстати, женщин это тоже касается, тем более они сами вызвались!
Еще о художнике Пьетро Перуджино. Прожил долгую жизнь – больше семидесяти лет, объездил Италию, вернулся в родную Перуджу. Женился на молоденькой, родил семерых сыновей, открыл живописную мастерскую с обучением. В общем, образумился. А когда-то купил землю во Флоренции, собирался жить в одном городе с Савонаролой (о нем ниже), слушать его проповеди. Как и для Боттичелли, взлет и падение Савонаролы имели для Перуджино важнейшее значение. Боттичелли так и не оправился, а Перуджино стал скептиком и остался им до конца.
И вот результат. Перуджино отказался от последней исповеди. Когда объявили, что пора, он отвечал: – Я хочу посмотреть, как будет вести себя на том свете душа, которая не исповедовалась… И отказался…
Смелый поступок для шестнадцатого века (художник умер в 1523 году). За такое могли не только в Рай, на тот свет по-хорошему не отпустить. Придержать здесь, в прижизненном коллективе. Так бы корчился с пиявками на носу (это мелочь, к примеру). Надеемся, что Апостол Петр простил Перуджино за дерзость и впустил в Царствие Небесное. Вход не более игольного ушка, но ведь и Перуджино не верблюд. И вы так можете. Напишите картину и вас тоже примут. Сейчас такое время, вторая пара Ключей от Царствия не будет лишней. В связи со всякими шгучками-дрючками из личной жизни и чудесных преображений из Василия Ивановича в Василису Прекрасную. А чего? Пусть даже с черного хода, мы согласны. А пока нужно успеть в Национальную Галерею. Постоять у портрета Лоренцо ди Креди. Передать привет от Перуджино.
О РАФАЭЛЕ. И вот, что еще. Перуджино был первым учителем Рафаэля Санти. С Рафаэлем связано понятие красоты в живописи, точнее, женской одухотворенной и чувственной красоты. В обобщенной мадонне Рафаэля каждый может найти свое представление на этот счет. И тропа не зарастет, несмотря на все превратности времени и достижения пластической хирургии.
Красота мадонн Рафаэля – явление особого свойства, своего рода эталон, представление о совершенстве, найденное раз и навсегда. Во все времена люди понимали, что такое красиво. Почему удалось передать это понимание именно Рафаэлю? Ответ в нем самом. Художники заимствовали друг у друга и использовали уже найденные и освоенные способы изображения, в том числе, изображения красоты. Путь Рафаэля – это тоже путь заимствования, но путь особый. Человек необычайно восприимчивый, он поглощал и перерабатывал понимание красоты сразу нескольких выдающихся мастеров: своего первого учителя Перуджино, Боттичелли, Леонардо, Микельанджело – всех сразу. Одним букетом. Он взял от каждого, замесил и сделал своим.
Это не просто заимствование, а восприятие и переработка сложившихся эстетических форм в собственную энергию художнического опыта и человеческой страсти. Путь Рафаэля – это процесс непрерывного насыщения. Но поток не бесконечен, он близится к пределу достижения красоты, включает в него все уже известное и возможное. И творчество Рафаэля является знаком того, что этот процесс завершен. При всем старании превзойти его невозможно. Человек так устроен, и женщина, в том числе. Были герои античные, были герои Микельанджело, носились во Вселенной и очеловечивали мир. И женские образы из этого числа. Школа исполнения должна соответствовать замыслу. И она дошла до своего предела. Выше просто не получится. У человека, по крайней мере. Хотя… гомо сапиенс это понимает, но сдаваться не хочет.
Я разглядывал мадонн Рафаэля и гнал от себя крамольную мысль – можно ли вставить их в новеллы Бокаччо? И как они там приживутся? Чем украсят бытие? Ветхозаветное больше? Или новозаветное? Я вспомнил женские образы Филиппо Лип-пи, его красавиц. Вот их можно направить, без ущерба для репутации, хотя злые языки везде найдутся. А с Рафаэлем так не получится. Здесь – твердое нет. Похоже, никому в голову не придет. Красота его Мадонн выше мирских соблазнов. Младенец убеждает. Материнство. Оно придает женским образам Рафаэля святость. С этим не то, что в Декамерон, в Анну Каренину не пустят. По крайней мере, есть предмет для дискуссии.
В этом особенная неповторимость Рафаэля. Впрочем, все хороши. В прямом смысле. Папа пригласивший юного Рафаэля расписывать свои палаты (станцы), поглядел на его работу, рассчитался с другими художниками, велел очистить стены от них дочиста… – А ты, мальчик, рисуй…
Рафаэль умер молодым, от любовной передозировки. Не знаю, как точнее указать посмертный диагноз. Наверно, неплохо провели время, если не считать конечный результат. Но ведь, хочешь, как лучше…
Юная подруга Рафаэля – не предмет роковой страсти, а законная жена – отказалась от мущества и ушла в монастырь…
* * *
Художник – индивидуалист по своей сути, и, тем не менее, следует некоему общему назначению. Он может прожить изгоем, остаться забытым на целые столетия, затеряться во времени, но он вернется и заполнит место, которые освободят для него собратья по профессии.
Подвинутся, найдут место в середине. Они получили признание современников, славно потрудились. Достойные, мастеровитые люди, и будет с них. Потому что вернулись Рембрандт, Эль Греко, Вермеер… В отличие от удачливых при жизни
