Представившись коменданту, который живет в крепости, в версте от города, и посмотрев те четыре гладкоствольные орудия, которые являлись единственными представителями нашей осадной артиллерии при взятии Карса в 1855 г., мы сосредоточили все наши заботы и мечты на том, как бы скорее выбраться из Александрополя. Между Александрополем и нашим лагерем у Заима действовал уже телеграф и существовало почтовое сообщение; но на вновь учрежденных станциях имеются только по три тройки, предназначенные исключительно для возки курьеров и почтовой корреспонденции. Можно было нанять фургон у молокан, довольно густо поселенных вокруг Александрополя, за живописным Делижанским ущельем, на холодном и бесплодном перевале через Алагезские горы (замечу, кстати, что поселенные здесь молокане сохранили в одежде и постройках своих крупнейшие черты народного быта какого-нибудь Моршанского уезда); но как ни приятно было иметь дело с соотечественниками, заброшенными на дальнюю чужбину, мы предпочли купить лошадей и отправиться в Заим верхом. Нам сказали, что в лагере очень трудно достать верховых лошадей, без которых немыслимо обойтись в отряде; да и дорога для колес тяжела и неудобна. Едва ли не весь Александрополь узнал, что нам необходимы лошади, и на другой же день усатые армяне стали ловить нас в гостинице, на улице, в лавках с предложением своих услуг. Обдавая грязью, усердно работая ногами и плетью, крича во все горло, лихо скакали пред нами барышники, выхваляя достоинства своих малорослых прыгунов на жиденьких и почти всегда разбитых ножках. Хотя и за сравнительно дорогую цену, но, тем не менее, мы скоро приобрели кое-каких лошадей и запаслись всем необходимым для предстоящей дороги. Переезд через границу дозволен только днем. Поэтому, проведя еще ночь в Александрополе, мы только на следующий день, в девять часов утра, двинулись к Арпачаю, снабдившись пропускными билетами от воинского начальника. Небольшой караван наш состоял из нас трех и четырех армян, нанятых для перевозки вещей. Мы имели воинственный вид, вооружившись шашками и револьверами; три армянина высоко громоздились на вьюках, совершенно покрывавших, от хвоста до гривы, жиденьких лошаденок; четвертый, самый старший армянин, гарцевал без груза, играя роль проводника и распорядителя. Мы назвали его начальником нашего штаба. Все эти армяне были также вооружены, кто чем попало: шашками, кинжалами, уродливыми турецкими пистолетами, а у одного за плечами торчала даже персидская винтовка, более опасная, конечно, для самого владельца, нежели для неприятеля. Погода на этот раз поблагоприятствовала. Небо очистилось от облаков и солнце сильно пекло, когда мы подъехали к Арпачаю, составляющему нашу границу с Турцией. Эта узенькая речонка протекает верстах в двух от Александрополя и через нее перекинут теперь мост, быстро сооруженный: при переходе нашей пехоты, артиллерии и военного обоза за границу. У моста, с обеих сторон реки, расположено несколько каменных построек. Это были наш и турецкий пограничные блокгаузы. Тут-то 12 апреля разыгрался один из тех эпизодов, которыми, в виде неприятного сюрприза, были поражены передовые турецкие войска, когда наша кавалерия, при первой вести об объявлении войны, быстро перенеслась за границу и почти без выстрела захватила в плен или обратила в бегство неприятельские разъезды и посты. С любопытством смотрел я на эти каменные постройки, в которых еще недавно краснели фески турецких солдат, и у которых виднелись теперь спокойные и приветливые лица наших солдатиков. Какое-то неизведанное, трудновыразимое чувство овладело мной, когда наши лошади застучали копытами но доскам небольшого моста, перекинутого через Арпачай. Часовой делает честь; еще шаг — и мы на турецкой земле, в чужих владениях. Те же струи реки, такая же каменистая почва, сквозь которую скупо пробивается бедно зеленеющая трава и редкий полевой цветок, а между тем, там наше, родное, а здесь — чужое, турецкое. И задумчиво оглядываешься назад, точно стараясь отыскать, где скрывается эта невидимая черта, которая отделяет родину от чужбины, а в воображении, как бы в одной приветливой картине, обрисовывается вся, целиком, родная страна и та часть света, к которой она принадлежит, со всеми ее богатствами и учреждениями, со всеми результатами цивилизованной жизни и науки, с родными и знакомыми, и еще диче, пустыннее и безотраднее кажется расстилающаяся перед глазами картина другой жизни, другой части света.
— Пожалуйте, ваше благородие, бумагу; я сейчас сбегаю к капитану, — раздается вдруг приветливый голос, и ласковые звуки родной речи разгоняют задумчивость.
Предъявив наши бумаги словоохотливому офицеру, начальнику поста, очевидно, обрадовавшемуся случаю побалатурить с проезжими, мы продолжали путь. Дорога была совершенно пустынна. Время от времени на возвышенностях виднелись казачьи пикеты, главная задача которых сторожить телеграф, служащий как бы путеводной нитью и осязательным доказательством фактического завладения страной; эти же казачьи пикеты сопровождают почту и курьеров. Иногда мы обгоняли скрипучие арбы с артиллерийскими снарядами или стада, гонимые на убой в армию. Только издали, в глубоких оврагах, виднелись почти неприметные для глаза селения с турецким или армянским населением; указывали и на черкесские поселки, создавшиеся после окончательного покорения Кавказа, благодаря выселению некоторых горских племен с Кавказского хребта в Турцию. Ехали мы под палящими лучами солнца при неумолкаемых трелях жаворонка; горизонт замыкался высокой цепью гор, щедро покрытых снегом, веявшим холодом.
Многие в России имеют совершенно превратное понятие об этой части Малой Азии, считая ее по климату чуть ли не тропической страной. Не раз приходилось мне слышать совет запасаться как можно более летним платьем. Между тем, начиная от лесистого Делижанского ущелья, поражающего своими красотами даже самый избалованный глаз, местность быстро возвышается, и вся почти Древняя Армения находится на высоте от 6 000 до 7 000 футов над уровнем моря. Такая «высота» предполагает очень суровый климат. Деревьев здесь не видно до самого Саганлугского хребта; растительность довольно скудная, хотя хлеб в Карском пашалыке произрастает очень успешно, снабжая пшеницей наше Закавказье. Это объясняется тем, что в летние месяцы солнце берет, конечно, свое. Днем страшная жара, но малейший ветерок с гор заставляет помышлять о теплой одежде. Поэтому здесь почти никто не снимает толстого сюртука или черкески, а ночью можно согреться только под зимним одеялом, прикрывшись еще спасительной в непогоду буркой. Дожди и град падают беспрестанно, и почти ежедневно слышится гром.
