На рассвете, сопровождаемые усердными поклонами хозяина и его соседей, мы снова сели на коней. Несколько рублей, данных за ночлег и корм лошадей, приняты были с великой благодарностью. Следует заметить, что здесь, во всем Карском пашалыке, наши кредитные билеты обращаются совершенно свободно. В золоте до сих пор не встречается надобности, и оно гораздо дешевле, нежели в России. Один чересчур предусмотрительный человек, имея в виду, что он едет, некоторым образом, за границу, запасся золотом в Москве; каково же было его изумление, когда в Александрополе ему давали только по 5 р. 15 к. за полуимпериал! Турецкие же кредитки лишены всякой цены. Под Карсом я видел турка, слезно жаловавшегося на какого-то всадника из карапапахов за то, что тот заплатил турецкими бумажками за купленную лошадь. Турок считал себя низко обобранным. Турецкие бумажные деньги покупаются здесь «на память». За бумажку, равную 10-ти рублям, платят, например, рубля полтора. Добывается и турецкое золото — для запонок.
По дороге из Кюрюк-Дара в Заим уже совсем другие впечатления легли на душу. Нам уже не казалось, что мы на чужбине. Эти рубли, охотнее принимаемые, нежели турецкие деньги, этот никем не тревожимый телеграф, радушные поклоны встречных поселян, совершенно безопасный путь, слышимый время от времени звук валдайского колокольчика под дугой родной тройки, мчащей курьера, — все это развеселило нас, и, шутя, мы спрашивали нашего проводника: «Уж не заблудились ли мы и не едем ли где-нибудь но Саратовской губернии вместо Малой Азии?»
Уже два раза эта часть Малой Азии, составляющая продолжение нашей Армении, завоевана была русской кровью; два раза значительнейшая часть местного населения встречала радушно русские войска и русскую власть; но два раза надежды их были обмануты: и после 1828 г., и после войны 1853–1856 гг. они снова подпадали под деспотизм турецкого владычества, вымещавшего свои военные неудачи на всех, кто только расположен к России. Будет ли обмануто это население и в третий раз? Одно довольно видное лицо из армянского духовенства высказало мне упрек, что и русская печать, и русское правительство забыли будто бы, что христиане существуют и в Малой Азии, что христиане эти не менее славян угнетаются и гораздо более их мечтают о присоединении к России.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Первый день в лагере
Прибытие и первые впечатления. — Нежданный покровитель. — Комендант. — Намек на положение корреспондентов. — Мое жилище. — Супруги Пьер. — Знакомства
Солнце ярко светило, воздух был прозрачен, когда я и мои спутники подъезжали к нашему лагерю у селения Заим. Тем не менее, не было жарко. Напротив, северный ветер, резко вырываясь из горных ущелий, окружавших горизонт, заставлял по временам ежиться и забывать, что это была середина мая и что мы находились на три тысячи верст южнее Петербурга. Уж верст за десять, с возвышенности, неожиданно забелели пред нами палатки заимского лагеря, занимавшие правильными рядами и отдельными группами довольно обширное плато над обрывистым, крутым оврагом, где узкой лентой протекал Карс-чай. Непривычный к горному воздуху глаз сокращал расстояние. Казалось, что до лагеря рукой подать, и, повинуясь тому невольному чувству, которое побуждает каждого путешественника спешить, чтоб скорее добраться «до места», мы ускорили шаг лошадей. Прошел, однако, добрый час прежде, нежели мы подъехали к лагерю. Пришлось еще подождать несколько отставшие вьюки: невозмутимые армяне, тащившие на своих лошаденках наши вещи, не слишком торопились, очевидно, не разделяя нашего нетерпения. Судя по тем бумагам, формальностям и разрешениям, которые потребовались для выезда моего из Тифлиса и Александрополя, а также при переезде через пограничную черту на Арпачай, я приготовился к целому ряду остановок и опросов при въезде в лагерь. Но вот мы спустились в овраг, отделявший нас от лагеря, вот мы подымаемся вверх по крутой, идущей зигзагами дороге на то плато, на котором начинаются уже палатки, но ни заставы, ни малейшего караула нет, никто нас не останавливает, никто не спрашивает, что мы за люди и зачем приехали. На дороге людно, точно вы въезжаете в город или торговое село в день базара, в лагерь и из лагеря тянутся повозки, арбы; слышатся понукания возников, скрип несмазанных осей. Навстречу попадаются казаки, всадники из туземцев; безоружные солдаты в шинелях или мундирах нараспашку то и дело сбегают в овраг или подымаются по вытоптанным тропинкам из оврага в лагерь; но никому до нас дела нет, редко даже кто удостаивает нас рассеянным взглядом. Вот мы, приосанившись и подбодрившись, на разгоряченных лошадях, проезжаем мимо первых палаток лагеря. Дежурные солдаты спешат на линейку; вот, думается мне, тут-то нас остановят и спросят пропуски; но ничуть не бывало: дежурные выбегают только для того, чтоб отдать честь моим спутникам-офицерам, вытянувшись в струнку и приложившись к козырьку. Палатки вытянуты в стройные линии с интервалами по ротам, батальонам и полкам. Некоторые из них приподняты, позволяя видеть внутренность этих военных жилищ. Солдатики лежат или сидят, что-нибудь работая. Кто чинит сапог, кто пришивает пуговицу; слышится неясный говор, доносятся слабые звуки песни, затянутой в полголоса. Сомкнутые пирамидами ружья стоят перед палатками. Вот барабан, и на барабане положено знамя, возле которого ходит часовой с ружьем. Часовой тоже отдает честь.
— Где Корпусный штаб? — спрашиваем мы встречного унтер-офицера.
— Корпусный штаб? А вот, прямо, где кибитки…
И по направлению указательного перста унтер-офицера мы замечаем среди лагеря белые, полотняные верхи нескольких десятков длинных немецких фургонов. Возле них виднеются какие-то кучи, прикрытые кожею; там и сям, точно пятна, чернеют войлочные, похожие на стоги, киргизские палатки; на площади одиноко зеленеет своей выкрашенной парусиной походная церковь, а далее опять белеют ряды полковых палаток. Направо от нас, на втором плане лагерного расположения, растянулись артиллерийские парки. Проехали кибитки, оказавшиеся корпусным обозом, замеченные издали кучи, прикрытые кожами, принадлежали к интендантским складам. Наконец, на новый вопрос, «Где Корпусный штаб?» нам отвечали: «Это и есть Корпусный штаб». Мы очутились среди нескольких десятков офицерских палаток, неправильными линиями занимавших довольно обширное пространство. Там и сям стояли большие палатки, в которых помещались различные военные управления; это были «присутственные места» того населения, в среду которого я должен был войти.
Очутившись сразу в этой чуждой, совершенно новой обстановке, где не было ни души знакомой и где, казалось, никому до меня дела не было, среди малоазиатских степей, за тысячу верст от родины, невыразимо грустное чувство одиночества овладело мной. В моей сумке было десятка два рекомендательных писем, которыми снабдили меня добрые знакомые в Петербурге и Тифлисе, но вопросы: как мне доведется устроиться, благоприятно ли встретят корреспондента в армии? — не могли не тревожить меня. Не успел я, однако, слезть с лошади, как ко мне подошел господин в той полувоенной, полугражданской форме, которую носят чиновники военного министерства. Он спросил, не корреспондент ли я и назвал мою фамилию. Я подтвердил эти догадки и поспешил пожать руку и узнать фамилию первого лица, которое приветливо встретило меня в лагере. Г-н Д-ский, занимавший должность делопроизводителя в канцелярии по гражданским делам, удовлетворил мое любопытство и гостеприимно пригласил зайти в свою палатку. Я поспешил представить ему моих спутников, которые тоже, очевидно, находились в некотором недоумении, что им делать. Тут узнали мы, что командующего корпусом генерал-адъютанта М.Т.Лорис-Меликова нет в лагере. Еще 15 мая он выступил с колонной генерал-лейтенанта Геймана и должен был находиться где-то на юге от Карса. С этим отрядом находился и начальник Корпусного штаба, генерал-майор Духовской. Между тем, в выданном мне в Тифлисе «свидетельстве» было сказано: «Поставляется непременным условием, по прибытии на место явиться в Корпусный штаб и подчиняться во всем установленным для корреспондентов правилам, не допуская себе никаких корреспонденций и сообщений без разрешения командующего корпусом и просмотра их начальником Корпусного штаба». Я спросил г-на Д-ского, могу ли я считать, что первое из возложенных на меня обязательств выполнено, именно, что я явился в Корпусный штаб? Предлагать вопросы, однако, всегда легче, нежели на них отвечать: часть Корпусного штаба была здесь, другая же, и самая существенная, находилась в отсутствии с корпусным командиром. Г-н Д-ский посоветовал всем нам представиться коменданту. Узнав, что у меня нет палатки, он выразил успокоительное предположение, что, вероятно, комендант прикажет дать палатку.
